Он стоял рядом с графом Каррикским и владыкой Хердманстонским сэром Хэлом, глядя на спокойных всадников на забрызганных грязью лошадях, вооруженных, добродетельных и желающих войти. Брюс, припомнил Томас, выглядел юным и избалованным — будто ему года два, а не двадцать два, — и Томаса на минутку скрутила озабоченность, как это граф Каррикский справится с сим делом.
На деревянных стенах было еще двое других — зловещая тень Брюса, именем Киркпатрик, кивнувший великану по прозванию Сим. Сказанному довольно было лишь вдеть носок стоптанного сапога в стремя своего громадного арбалета и, не трудясь упирать приклад в живот, грубой силой оттянуть толстую тетиву, со щелчком вставшую на место. Томас подивился сему свершению, но до смерти боялся того, что могло воспоследовать.
Он помнил бледность обращенных кверху лиц всадников, обрамленных бацинетами, кольчужными капюшонами и шишаками, их большие шлемы с прорезями, засунутые под мышки, и щиты, нарочито выставленные вперед.
— Откройте именем короля! — крикнул один, чуть подтолкнув свою забрызганную грязью лошадь вперед. Дэйви Сивард, припомнил Томас, и Джон Инчмартинский позади него — вообще-то целый выводок Инчмартинов.
— И какого же это будет короля? — спросил Брюс. — Иоанна Баллиола, именем коего вы напали на меня и моего отца в Карлайле в прошлом году? Или Эдуарда Английского, в армии коего вы должны пребывать? Должен указать, что я здесь потому, что сэр Уильям Дуглас также уклоняется от сей армии, и король Эдуард более чем недоволен.
Что предрешало участь Дугласа, по мнению Томаса, воспылавшего негодованием. Но прежде чем он успел хоть слово молвить в защиту своего господина, легкий, беззаботный голос разнесся, будто дым благовоний.
— Да не дрожащий ли крест я зрю? Не юный ли сие Хэл Сьентклер Хердманстонский? — вопросил граф Бьюкенский. Томас вспомнил, как лотианский владыка бессознательно коснулся этого иззубренного креста на груди — высокомерного символа, знаменующего связь с тамплиерами и аллюзию на Святой Грааль, будто только Сьентклерам ведом его секрет, кроме самого Иисуса.
— Сэр Уильям Рослинский тоже здесь, — ответствовал лотианский владыка, и Томас понял, что сделал он это намеренно, в чаянии, что упоминание о Древлем Храмовнике может чуток разрядить ситуацию.
Тихонько вздохнув, Бьюкен тряхнул головой, так что свежий ветер всколыхнул мокрые от пота волосы.
— Что ж, вот оно как, — ответил он. — Сами богоизбранные Сьентклеры вкупе с самим юным Карриком — все слетелись сюда, дабы наказать ничтожную женщину и ея ничтожных детей. Вот во что мы втянуты, Брюс.
Последовал лаконичный холодный обмен репликами, помнилось Томасу, но более для поддержания реноме, нежели подвергая обоюдные намерения сомнению. Бьюкен представил свою грамоту от короля Эдуарда, дозволяющую ему отправиться домой, дабы сдержать смутьянов сэра Эндрю Мори. Брюс крайне неспешно изучил сказанную, дозволив Бьюкену обсосать тот факт, что у него не более шестидесяти кавалеристов — слишком мало, дабы взять замок, по самые крепостные зубцы набитый каррикскими людьми.
Некоторые стали терять терпение, и Сим углядел сие, за что Томас был оному благодарен, осерчав на себя за утрату бдительности.
— Да никак сие ты, Джиннетов Дэйви? — окликнул Сим дружелюбным голосом, и воин с арбалетом в одной руке и поводьями в другой виновато задрал голову.
— Твой папаша в Биггаре был бы вкрай посрамлен, узрев тебя в подобной компании, — укорил Сим, — да еще метящим исподтишка другому в спину. Коли ты поревнуеши, я пригвозжу твои пехи к вые и свержу тебя с комоня, коего ты оседлал.
Эти слова особенно запомнились Томасу из-за подслушанной реплики Брюса, шепотом высказанной лотианскому владыке.
— Я лишь смутно догадываюсь, что он сказал, но сантименты вроде бы правильные.
Томас снова подивился этому. Великий граф Каррикский, наследник Брюсов Аннандейлских, говорящий на придворном французском, южноанглийском и гэльском — благодаря своей матушке, — едва разумеет английскому, произнесенному добрым скоттом.
Однако же врата Дугласа отверзли, и Томас, чувствуя тлеющее негодование оттого, что командование отобрали у него вот так запросто, будто он и не в счет, вынужден был смотреть на суматоху в замковом дворе, зазвеневшем от криков, фырканья и ржания лошадей. Брюс выступил вперед, пламенея алым шевроном на сюркоте, словно кровавым мазком, широко распахнув объятья неуклюже спешившемуся Бьюкену, чтобы обняться с ним, будто со старым другом.
Что ж, теперь они все удалились, и государыня со чады при Брюсе, подумал Томас. Бедные души, да попещися Господь, чтобы они попали, куда обещал Брюс, — к Смелому в Эрвин. Попали они туда, нет ли, оказались ли во власти Брюса, примкнул ли граф к патриотам или англичанам, выиграл сэр Уильям Смелый или проиграл — Томас поклялся, что больше крепость Дуглас не падет столь легко.
Обернувшись к Андру, он укоризненно нацелил на оного указующий перст и провозгласил:
— С сего момента Дуглас в состоянии войны, человече. Я желаю, дабы оный лотианец с его псы удалились отсель нимало не медля; мне дела несть, подвергнет ли сие их опасности. Я не верю челяди ни единого лотианского владыки и не желаю, абы какие-либо лотианцы дожидались возвращения сюда Сьентклеров, выплутовавших английский мир в Эрвине и ищущих себе выгоды.
Андру, не считавший, что Сьентклеры переменили камзол, хотел было вступиться за них, указав, что изначально они не побоялись изрядного риска, придя оборонить замок. Он открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег, но слова как-то не складывались.
Томас хмуро поглядел в спину ретирующегося Мализа Белльжамба, а после развернулся к Андру, как спущенный с поводка терьер.
— И едва сия мерзостная свинья будет по ту сторону рва, врата замкнуть, мост поднять и опускать только по моему слову.
Обернулся, чтобы поглядеть сквозь прорезь окна высоко в квадратной громаде цитадели.
— Когда Смелый воротится, — пробормотал он под нос, — то найдет сей замок готовым к войне.
Андру, видя, что Тэм принял решение, поспешил исполнить приказ.
* * *
Когда мост задрожал, Псаренок замер, а потом поглядел на догорающий факел. Пряженик захныкал, и только тогда Псаренок понял, что означает эта дрожь. Оба услышали скрежещущий удар, а потом не столько увидели, сколько ощутили, как лебедки вытягивают опоры. Потом массивный противовес качнулся, и Пряженик, испустив стон, бросил свой горшок и устремился к веревочной лестнице, локтем пихнув Псаренка в слякоть на дне колодца.
Наверху Пряженик толкнул не шелохнувшийся люк, а потом с криком замолотил по нему кулаками. Противовес — громадный барабан на манер скатанного великанского одеяла — медленно качнулся вниз, увлекая тяги, невидимые балки, прикрепленные цепями к мосту через ров, поднимающие его.
Заверещав, Пряженик сверзился с лестницы с руками, окровавленными от ударов по дереву.
— Ложись! — заорал Псаренок. — Брюхом наземь!
