Обтесанный гранит прошел над Псаренком — исполинский круглый груз, движущийся с тяжеловесной неспешностью, в то же время куда стремительнее, нежели прежде, благодаря свежей смазке. Псаренок ощутил, как груз задел его, будто великан ущипнул пальцами за спину. И вцепился в Пряженика.
Перед Псаренком промелькнуло перекошенное лицо, красный зев рта, вытаращенные глаза, исказившиеся, когда до него вдруг дошло, что он чересчур крупный, что костлявый недомерок, которого он всегда презирал за худосочность, может проскользнуть под катящимся грузом, а он — нет.
Подхватив Пряженика, груз понес его назад, к дальней стене, и Псаренок, прикрывший голову руками, услышал хруст ломающихся костей и последний, отчаянный вопль в холодной тьме.
Храмовый мост, Анник Уотер
Отряд Апостолов на земле, июль 1297 года
Дождь с шелестением капал с колокола над их головами в арке мокро поблескивающего деревянного моста. Хэл знал, что колокол наречен «Глория», сиречь «слава», потому что Куцехвостый Хоб всем об этом возгласил, с прищуром вглядевшись сквозь сеющуюся мгу, чтобы прочесть выгравированное на колоколе имя, и гордясь своим умением узнавать буквы, хотя ему и пришлось немало потрудиться, складывая из них слово.
Чтобы позвонить в колокол, надо было дернуть за белую веревку, сейчас усыпанную бусинками сбегающих дождевых капель, предупреждая Бедных Рыцарей Храма Тон, что путники пришли с миром, ища помощи или убежища. Хэлу отчаянно хотелось оказаться в крохотном храме, подальше от мороси, мелкой, как мука ручного помола, до нитки промочившей людей, сгрудившихся на мосту, в ожидании наблюдающих за всадниками на дальней стороне.
Его собственные люди сняли свои стеганые поддоспешники, отказавшись от защиты ради подвижности; промокшие одеяния стали тяжелее доспехов. Правый башмак они засунули за пояс либо повязали на шею, ибо правая стопа упорная и должна цепляться за вымешенную в слякоть землю изо всех сил. Левой же, продвигаемой вперед, нужна толика защиты, и хотя кожа башмака не спасет от пореза или мозжащего копыта, она все равно обеспечивает хоть какой-то комфорт.
Копыт Хэл не ожидал. Его промокшие люди сплотились, ощетинившись пиками, клинками и жуткими крючьями, и он предполагал, что английские кавалеристы — serjeants
[37] в пристойных доспехах — спешатся и будут атаковать по мосту пешком.
Ему хотелось, чтобы они не стали этого делать, чтобы попытались взять с наскока и потерпели поражение. Еще больше ему хотелось, чтобы они просто уехали, рассуждая, как разумные люди, что в любой день — в любой момент — они все станут друзьями, скотты снова заживут в мире с королем и все будет ладно.
Более того, ему хотелось, чтобы Джону Агнцу, где бы он ни был, хватило ума не пытаться вывести угнанный скот из мокрого леса и повести через мост, дабы примкнуть к ним. Это стало бы как раз той провокацией, которой англичанам и недостает.
Но отдаленное мычание несчастной коровы поставило крест на его последнем уповании. Сим подобрался к нему, роняя ржавые капли с полей своего железного шлема, с арбалетом, завернутым в плащ в попытке не дать тетиве отсыреть и ослабнуть.
— Джон Агнец, — проговорил он, и Хэл кивнул.
Он видел, как английский капитан встрепенулся, вытянув шею и насторожив уши при том самом тоскливом мычании, и понял с бесповоротной уверенностью, что теперь их обоих закружит эта свистопляска, неизбежно влекущая кровь и резню во имя чести, из чувства долга, ради доблести и от отчаяния. И все из-за горстки угнанных говяд для голодного воинства, дожидающегося, когда его начальноводители скрепят свои договоры.
Хэл поглядел на его щит с шестью безногими птичками — три поверх диагонального штриха, три под ним. «Сребро, перевязь межи шестью мартлетами, червлень», — автоматически отметил он про себя и улыбнулся. Столько дней саднящих костяшек, сердито сдвинутых бровей, когда отец вколачивал в него геральдику, — «нет-нет, дуралей, птица, обращенная к тебе, есть полный аспект; любая другая тварь, расположенная подобным образом, — это анфас. Повтори, анфас»…
Впрочем, никакого проку, ибо он по-прежнему не представлял, кто этот человек по ту сторону и англичанин ли он вообще. Ясно только одно: ласточки говорят, что он четвертый сын, а еще то, что через минуту они будут пытаться расчленить друг друга острыми железными полосами.
* * *
Ферневаль сидел, изображая надменную осанку, как мог, а дождь сбегал с его бацинета вниз под кольчугу; стеганый ватный поддоспешник напитался влагой и весил раза в четыре больше, чем обычно. Та же беда и у его людей: они ощутят тяжесть, сковывающую по рукам и ногам, когда придется спешиться и сражаться в них, не считая кольчуг, тяжелых щитов и пик — слишком уж длинных, чтобы сыграть роль удобных копий.
Пока же он следил за внезапно оживившейся, будто потревоженный муравейник, группкой под аркой колокола на мосту. Ряды воинов у него за спиной зашевелились, ссутулившись так, что над длинными щитами виднелись только их железные шлемы с полями. Да еще пики.
А дальше за ними, знал Ферневаль, на опушке находится Уильям де Ридр с еще бо́льшим числом воинов, внимательно следящий за тем, что здесь творится. Ферневаль ощутил всколыхнувшееся в груди пламя гордости и ликования оттого, что именно его избрали продемонстрировать мощь рода Перси на глазах у его собственного государя — де Ридра.
Они долго гнались за этими фуражирами по полям, и Ферневаль даже питал некоторое сочувствие к их отчаянным воровским вылазкам — как ни малы силы скоттов в Аннике, они все равно нуждаются в фураже и мясе — и некоторое восхищение перед их сноровкой.
Быстрые ездоки, поднаторевшие в гуртовке малорослых коров, думал он про себя, значит, не новички в подобных кражах, так что во имя справедливости, несмотря на перемирие, не следует дозволять им чинить подобные грабежи как вздумается. В конце концов, пока не провозглашено обратное, они мятежники и просто шайка разбойников.
Теперь, узрев их собственными глазами, Ферневаль укрепился во мнении по поводу второго и усомнился по поводу первого.
Они ждали в дальнем конце узкого моста через задушенную растительностью речушку с крутыми берегами под названием Анникуотер, понимая, что это их лучший шанс удержать оборону. Умный и решительный шаг; оружие у них вроде алебард, только опаснее, так что Ферневаль ощутил укол сомнения — острую стрелку, вонзившуюся в сердце осколком льда.
Разумный человек отпустил бы их вместе с подводой краденой ржи и пшеницы и горсткой скота, но де Ридр не намерен возвращаться к Перси с признанием, что шесть десятков конных сержантов спасовали перед кучкой обтерханных шотландских пехотинцев.
