И все же король — это еще не престол, каковой де Варенн, граф Суррейский, будет оборонять ценой жизни. Его дед приходился дядей самому Львиному Сердцу, его отец был Хранителем Пяти Портов, и каждый де Варенн был оплотом против врагов Господа, ибо покусившийся на престол Англии покушается на Самого Господа. Джон де Варенн, граф Суррейский, Хранитель Шотландии, будет отстаивать Его Твердыню против всего крамольного отребья на свете.
Эта мысль заставила его несколько выправить осанку, несмотря на холодный сквозняк, тянувший по залу, заставляя дым клубиться и закручиваться вихрями.
«Ударь на север. Найди этого Уоллеса и укороти, чтобы не высился вровень с Длинноногим, дабы король был доволен своим графом». Эта мысль заставила де Варенна хохотнуть.
— Опять же, взять валлийцев, — изрек Крессингем, и де Варенн поглядел на него, вздернув губу. Будто муха, подумал, жужжит, жужжит на ухо… Разок крепко хлопнуть…
— А что валлийцы? — осведомился сэр Мармадьюк, наблюдая, как Крессингем хлопотливо оправляет свое голубое одеяние — скверный выбор цвета для тучного, подумал Твенг — и августейше машет какому-то слуге в дальнем конце.
Мгновение спустя через дальнюю дверь из кухни проскользнул человек, сутуло зашаркавший через зал под пристальными взглядами знати. Его черные глаза вызывающе взирали в ответ с лица, темного, как у подземного гнома. Лицо как кулак, борода подстрижена до щетины, зато с большущими усищами, будто под нос заползла громадная черная гусеница. Скулы, как шишки, хмуро сросшиеся брови — типичный валлиец, подумал сэр Мармадьюк, с юга, где лучники, потому что на севере в основном пикинеры. Сказал об этом вслух, и де Варенн кивнул. Крессингем надул губы и насупился.
— Поглядите на него, — трепеща, проговорил он. — Поглядите, во что он одет.
Скромненько, подумал сэр Мармадьюк, — потрепанная холщовая рубаха, хранящая смутную память о красном цвете; громадная копна темных волос, будто куст, укоренившийся на камнях; ноги совершенно босы, хотя башмаки висят на шее. На одной руке кожаный наруч, лук длиной с него самого в сумке из какой-то странной кожи и мягкая сумка из нее же, висящая сбоку на поясе, а с другого бока — длинный, устрашающий нож в ножнах. В колчане на бедре у него были стрелы, аккуратно разделенные кожей, чтобы не портить оперение, и провис колчана поведал сэру Мармадьюку, что дно его выстелено сырой глиной, дабы наконечники не прошли насквозь. На могучих плечах — одно из них чуть сутулилось, словно он был горбат, — висела длинная скатка из грубой шерстяной материи, некогда рыжевато-коричневой, но теперь просто темной.
— Валлийский лучник, — прокомментировал сэр Мармадьюк, — с луком, дюжиной добрых стрел и ножом. Вещь у него на плечах называется brychan, коли не заблуждаюсь. Служит и плащом, и постелью.
— Что ж, вам ли не знать, само собою, — с насмешливой усмешкой промолвил Крессингем, — поскольку вы изрядную часть жизни сражались против подобных. В нынешних обстоятельствах помощи никакой, попомните меня.
— Не лишено резона, казначей, — вздохнул де Варенн.
Крессингем демонстративно выхватил бумагу из пальцев Фрикско.
— Пункт, — изрек он, — валлийский лучник, cap-a-pied
[47], с боевым луком из тиса, одной дюжиной стрел с гусиным оперением, мечом и кинжалом.
И сунул бумагу обратно Фрикско.
— За сие было уплачено казначейством, — триумфально провозгласил он. — И именно сего я ожидал за означенную цену. Cap-a-pied. Сиречь один железный шлем, один доспех — либо кольчуга, либо кожаная куртка, предпочтительно с заклепками. Один меч. Один тисовый лук и дюжина наилучших снарядов. Вот за что было уплачено и чего не имеется. Сей человек — голоштанный крестьянин с палкой и бечевкой, не боле того.
Аддаф уразумел изрядную часть сказанного, хоть они и англичане, ибо сей язык нынче звучит в Уэльсе все чаще и чаще и благоразумие повелевает изучить его и хорошо изъясняться на нем. Потом, подумал он, они развернутся и заговорят на еще более диковинном языке — французском, а ведь тот даже не их собственный и принадлежит людям, с которыми они воюют. В числе прочих.
И слушал он тихо, ибо благоразумен и понимает, что сражения с этим народом прошли и забыты, хотя поражение в сказанных — до сих пор саднящая рана, ведь прошла лишь горстка лет. Однако принять от них деньги, чтобы сражаться за них, почти так же славно, как отомстить за Билт и утрату Лливелина, и уж куда лучше, нежели голодать в разоренных войной долинах.
Но чтобы уроженца тех же долин называли крестьянином? Этого он снести не мог.
— Я Аддаф ап Дафидд ап Мат и Маб Ллоит Ирбенгам, — прорычал он по-английски, — а не крестьянин с голыми штанами!
Аддаф увидел на их лицах такое же выражение, как на лицах людей, видевших двуглавого теленка на ярмарке в год его отправления. Жирный был просто потрясен.
— Ты. Говоришь. По. Английски? — вопросил он, подавшись вперед и говоря с Аддафом, как с дитятей. Высокий с длинным лицом, о коем помянули как о некогда сражавшемся с валлийцами, изогнул губы под скорбными усами в мимолетной усмешке.
— Вы уязвляете валлийца, казначей, — вступил он, — ибо как раз по-английски он только что и говорил.
Аддаф увидел, что жирный ощетинился, как старый боров.
— Его имя, — растолковал сэр Мармадьюк, говоря по-английски отчетливо и медленно, заметил Аддаф, чтобы каждый понял, — означает Аддаф, сын Давида, сына Мадога, хоть последняя часть и несколько озадачила меня: Бурый Парень с Неправильной Головой?
Он знает валлийский — Аддафу этот сэр Мармадьюк понравился сразу, ибо тот был некогда доблестным противником, немного знает и валлийский, и английский, коим говорит Истинный Народ; Аддаф испустил вздох облегчения.
— Темный и упрямый, буду я думать это на вашем собственном языке, — сказал он и добавил: — Государь, — ибо не повредит прокладывать тропу дела с учтивостью. — Я из gwely
[48] Силибебилл, — вдумчиво растолковал он, дабы эти люди знали, с кем имеют дело. — У меня есть корова и довольно пажитей, дабы кормить восемь коз целый год. Я свободный человек Истинного Народа, милостью Божией, совместно владеющий волом, стрекалом, упряжью и плужным лемехом с тремя другими. Я не смерд с голыми штанами.
— Вы хоть что-нибудь поняли? — язвительно осведомился Крессингем.
Сэр Мармадьюк неспешно обернулся к нему.
— Похоже, вы его оскорбили. Опыт мне подсказывает, Крессингем, что обижать валлийца не к добру. Особливо лучников — видите его плечо? Этот горб — тяговый мускул, казначей. Сей Аддаф лет двадцати семи от роду, и я ручаюсь, что не менее семнадцати из них тренировался с этим луком, пока не научился натягивать тетиву оружия, более высокого, чем хорошо сложенный мужчина, толщиной с запястье отрока, вплоть до самого уха. Стрелы же, готов присягнуть, не менее эля
[49] длиной и оперены вовсе не гусиными перьями, а павлиньими, откуда следует, что это наилучшие его стрелы. Этот человек способен пробить подобным снарядом дубовую церковную дверь с сотни шагов, а после выпустить за минуту еще с десяток его собратьев. Коли он сработает сие правильно, ему не потребуется ни железный шлем, ни куртка с заклепками, ни кольчуга — все враги перед ним будут мертвы.
