По затуманенному взору и суровым чертам Хэл понял, что псы умирали на глазах у Лисовина Уотти и его это тоже преобразило. Одно лишь упоминание о Мализе Белльжамбе повергало его в холодную убийственную ярость, и сейчас Хэл видел, как он сидит, сгорбившись, на своем гарроне, с глубокими морщинами мрачных раздумий, залегшими на его челе.
Какая прискорбная кавалькада, подумал Хэл. Он отрядил Куцехвостого вперед — занять места в таверне и предупредить, что по дороге приближается кавалькада, потому что у Куцехвостого есть голова на плечах и он бы уж поладил с подозрительными англичанами из Ботвеллского гарнизона, буде столкнись с ними. Вообще-то Хэл сомневался, чтобы многие из них рискнули настолько далеко отойти от безопасных стен недостроенного замка, но осмотрительность лишней не бывает; да вдобавок Куцехвостый клялся, будто владеет французским, хоть Хэл и был уверен, что лишь в таком объеме, чтобы заказать еще кружку эля или получить пощечину от любой учтивой дамы.
Опять же этот Биссет. Он трясся в телеге, как полупустой мешок зерна, потому что стер внутренние поверхности ляжек в кровь во время странствия до Анника и сесть верхом уже не мог. Он доедет до Линлитгоу, а потом свернет на юг в Эдинбург, а Хэл поворотит на север.
Привереда, буквоед и нытик, Биссет вдобавок еще и отважен, понял Хэл, и человек слова. Он обещал Уоллесу доставить сведения — и доставил. Обещал доставить просьбу Уоллеса заняться этим делом — и доставил, хотя Хэл предпочел бы, чтобы на сей счет он прикусил язык.
— Покойного звали Гозело де Грод, — поведал Биссет Хэлу и Симу, тихонько и нос к носу. — Почитай наверняка. Он исчез из Скуна летом прошлого года. Заколот насмерть с одного удара, весьма искусного. Не ограблен.
— Помимо его имени, — проворчал Сим, — ничего нового мы не выведали.
Биссет ответил острозубой мышиной улыбкой.
— Ах, но у него был близкий друг, тоже числящийся в нетях, — объявил он и, к великому своему восторгу, узрел поднятые брови. Сей секретарь Бартоломью обожает секреты, а пуще того обожает выкладывать их тем, кто подивится.
— Манон де Фосиньи, — провозгласил Биссет, будто фигляр, достающий из рукава цветные квадратики. — Савояр, резчик по камню. Да притом добрый, призванный Гозело для затейливой работы.
— Где же он? — спросил Хэл, и Биссет с улыбкой кивнул.
— В точности то же вопросил господин Уоллес, — объявил он, надувая губы. — Отправился либо на полудень, либо на полночь через две недели после того, как Гозело де Грод покинул Скун.
— Ценно, — проворчал Сим, но Биссет, не обратив внимания, подался вперед, к свету сального светильника.
— По моему разумению, — негромко произнес он, — сказанный Манон бежал, когда стало ясно, что Гозело не вернулся в назначенный срок. Уходя, тот сказал савояру, что не более чем на неделю, а после не вернулся, потому что был убит, как нам ведомо. Сей Манон бежал — сие я знаю, потому что он забрал лишь свои легкие орудия, а остальной инструмент ни один ремесленник не бросит без крайней нужды. Сказал людям, что идет в Эдинбург повидаться с Гозело, но я полагаю, что сие было фиглярством…
— И он пытался направить кого-то не в ту сторону, куда направился сам, — досказал за него Хэл. — Кого?
— Второй вопрос Уоллеса, — с восторгом провозгласил Биссет. — Он говорил, что ум ваш остер, сэр Хэл. Я даю вам тот же ответ, что и ему: не ведаю. Но Манон де Фосиньи ожидал, что некое лицо или лица будут его разыскивать, и не ждал от сего ничего доброго. И посему бежал. В Стерлинг либо в Данди. Уверен, он надумал спрятаться и старается не бросаться в глаза: побежит во фламандские Красные Палаты в Берике, чтобы его переправили в безопасное место.
Зная, что Красные Палаты — собрание фламандской гильдии в Берике, Хэл сомневался, что от сего будет прок, поскольку фламандцы отстаивали их до последнего человека, когда англичане грабили город в прошлом году и около тридцати человек сгорели в них живьем. Теперь от палат остались лишь обугленные бревна — однако фламандцы в Берике еще есть.
— С какой стати некоему лицу или лицам желать смерти сего человека? — требовательно спросил Сим.
— По тем же резонам, по коим они желали смерти каменщика, — чопорно ответствовал Биссет. — Дабы замкнуть его уста. Они оба хранили секрет, добрые сэры, но ныне открыть его может лишь де Фосиньи — и господин Уоллес предлагает вам сие, как обещал. Он поведал, вы будете знать, как с сим поступить.
Забыть напрочь. Это был бы разумный выбор, но, еще вертя его монету в голове, Хэл уже понимал, что такая возможность даже не существовала. Поллард, подумал он с кривой усмешкой. Как и отказ Брюсу был крокардом. Призванный на службу к оному, он ни за что ни про что вдруг стал радетелем за дело державы. Теперь же, опять же ни за что ни про что, вдруг оказался на стороне сил, призванных сокрушить это дело, — и, понял он, теперь обязанный противостоять Уоллесу, буде доведется с ним столкнуться. И все же питал уважение к Уоллесу, продолжающему сражаться, когда все остальные поспешили бухнуться на колени. «Потому что терять ему нечего, — подумал Хэл, — в отличие от меня и остальных».
Он чувствовал себя спутанным по рукам и ногам, аки оный троянец, удавленный кольцами морского змея, подумал Хэл, пожалев, что не посвящал больше времени, по-настоящему слушая dominie
[53], нанятого отцом, чтобы «навесть на мальца лоску».
Оставшиеся с ним люди были последними из сохранивших верность — все остальные ушли с Уоллесом ради мародерства. Сим, Куцехвостый, Лисовин Уотти и Уилл Эллиот были хердманстонцами; Красный Плащ был пятым, и его гибель легла на всех них тяжким бременем. Прочие, человек пятнадцать, являлись местными горцами, доверявшими Хэлу больше, нежели кому бы то ни было еще, и знавшими или двоюродного братца, или иного родственника, ходившего с ним в поход с выгодой для себя. Двое-трое — и даже такое число поразило Хэла — пришли с верой во благо державы, навоображав себе, что, когда час пробьет, уж господин-то отыщет путь истинный.
— Фартинг за ваши мысли.
Голос вкрадчиво обвился вокруг него, будто троянский змей, вернув к действительности, — к слякотной дороге, к августовской мороси, сеющейся за шиворот. Хэл подумал о каменном кресте в Хердманстоне, женщине и дитяти, погребенных под ним, — и насколько все это кажется далеким…
Обернулся к улыбающемуся лицу. Волосы выбились из-под ее шапочки и барбетта; похоже, ничто не способно надолго удержать в узде дикую свободу в душе этой женщины.
— Не стоят они энтова, — отозвался Хэл. — Вам причитается обрезь
[54] на сдачу даже с такой мелочишки, аки новехонький сребряный фартинг.
