— Вы даже вполовину не такой деревенский простачок, каким уповаете казаться, сэр Генри, — певучие переливы голоса Изабеллы скрадывали язвительность, — и посему я желала бы, чтоб вы не говорили так, будто идете за плугом.
Хэл поднял на нее глаза. Они провели вместе достаточно много времени, чтобы он научился различать ее настроения по осанке — от гнева ее тело цепенело, что на самом деле соблазняло Хэла, хоть он и знал, каким бичеванием это сопровождается.
— Я ходил за плугом, — сообщил он, вспомнив дни, когда отроком семенил за парой волов, погоняемых Быком Дэйви, шагавшим по-пахарски враскорячку: одна нога на траве, другая на почве, а между ними борозда глубиной в ладонь. Дэйви был тятей Красного Плаща, вдруг вспомнилось ему.
Сам Сим — постарше и посильнее, каким и оставался на протяжении всей жизни Хэла, — показал ему, что делать с червями. Они аккуратно собирали извивающихся тварей, выцарапанных на свет Божий сохой, и возглашали, будто ритуал: «Тута будеши, комахо. Трудися».
Изабеллу это заявление не удивило; она уже пришла к тому, что от этого человека можно ожидать чего угодно.
— Вы уже давненько не следовали за плугом, — ответила она с улыбкой, и Хэл посмотрел на нее сурово, как старый священник, что было ему совсем не к лицу и чуть не вызвало у нее смех.
— Став мужчиной, я оставил детские пустяки, — изрек он, а поскольку сидел верхом на Балиусе, смог поглядеть на нее сверху вниз.
— И похоже, набрались напыщенности, — ехидно заметила графиня. — Воспринимаю сие как намек, чтобы я тоже отбросила детские пустяки. Но не страшитесь: полагаю, муженек припас для меня урок-другой, а уж Дьявол, как вам всякий скажет, приготовил к моему скорому прибытию специальный покой.
Изабелла резко натянула поводья, выворачивая иноходцу голову, и тот протестуще взвизгнул.
— Трудно решить, что хуже, — бросила она, отворачивая прочь от Хэла, — хотя Дьявол, думается мне, будет менее ужасен, нежели граф Бьюкенский, и менее скучен, нежели пахарь Хердманстонский.
Чертыхнувшись, Хэл полуобернулся, подыскивая слова извинения и костеря себя за глупость, — Господи Боже, да с какой стати он взял такой тон, будто какая-то сварливая старая карга?
Всхрапнув, могучий боевой конь натянул поводья, испытывая ездока на крепость. Хэл, хоть еще и не обвыкся с такой высотой над землей, уже ездил на боевом коне вроде этого — Великом Леки, отцовском дестриэ, учась владеть пикой и мечом. Леки не так лучился великолепием, как Балиус, но его содержание обходилось ничуть не дешевле.
Хэл увидел Пекса — конюха, отправленного Брюсом позаботиться, чтобы Балиус добрался до Бьюкена, — угрюмо сидевшего в телеге, отведенной исключительно под овес, горох и бобы, предназначенные животному в фураж. Еще вопрос, мрачно подумал Хэл, что заботило Брюса больше: возвращение графу Бьюкену лоснящегося Балиуса или лоснящейся жены.
Поворотил обратно вперед — и оцепенел. Черный, жирный, зловещий, как вороново крыло дым устало уплывал в свинцовое небо. Хэл осадил Балиуса, чувствуя скопившуюся мощь животного, всегда казавшуюся готовой к взрыву. Пекс, раскачиваясь в телеге, подскакивающей на ухабах, встал и вытянул шею, чтобы разглядеть.
— Мы тама остановимся? — радостно спросил он. — Глянь-кось, они уж и огонь развели. Жаркие мирянки и теплые постели в ночь, такось, ваша честь?
Хэл лишь зарычал и сплюнул, и Пекс, привыкший к более ласковому обхождению, чем то, которым отпущенный паладин его хозяина и якобы рыцарь удостаивает собак, поглядел на Хэла с этаким отвращением; эти лотианцы грязны, как свиньи, с манерами под стать, и самое лучшее в их вожаке, этом так называемом сэре Хердманстонском, — его конь, который вовсе и не его и на которого ему и садиться-то не пристало.
Удар в грудь качнул его назад, и он уставился на стрелу. Потом мир устремился прямо на него, большой и черный, и он инстинктивно отдернулся, но что-то ударило его в лицо. Всполошившись, он тут же ощутил сокрушительный удар в плечо и висок, сообразил наконец, что их атакуют, и попытался выбраться из повозки.
К моменту, когда он обнаружил, что удар по голове и плечу вышиб его из телеги на дорогу, стрела, вошедшая через глаз прямо в мозг, наконец убила его.
Хэл увидел попадание в конюха, заметил промельк изумления, а затем вторая стрела угодила тому в глаз, и он рухнул. Хэлу в грудь тоже вонзилась стрела, но на нем была боевая куртка с пластинчатыми доспехами и плащ, все мокрое до нитки, так что снаряд отскочил, зацепился и жалко повис, прильнув к мокрой ткани. От крепкого удара, пусть и смягченного стеганой подкладкой, его качнуло назад, аж зубы клацнули.
Затем Хэл увидел людей, посыпавшихся из-за деревьев и из дверей таверны, издавая тонкие выкрики на манер птичьих. Сзади тоже послышались тонкое верещание и крики атакованных.
Развернувшись в седле, Хэл криком призвал Сима Врана и рявкнул только одно слово:
— Графиня!
Пришпорив коня, тот устремился вперед и ухватил впавшую в замешательство женщину, сдернув ее с женского седла и чуть ли не швырнув в телегу, пока разбегающиеся несчастные попутчики пытались шарахаться от стрел, путаясь под ногами у людей и коней Хэла. Матерясь и крича, всадники отбивались древками бердышей, а Джок Недоделанный, оказавшийся на пути обезумевшей вьючной лошади, отлетел на землю с резким вскриком.
Чертыхнувшись, Хэл снова повернулся вперед. Появились всадники, вооруженные пиками и одетые в кожаные доспехи, — трое; они выкрикивали приказания пешим, толпившимся и кружившим, явно преграждая путь голове колонны, пока другие сзади отреза́ли путь к отступлению. Богомерзкие керны и катераны с севера Нагорий, верещащие и мельтешащие, как черти, очумевшие и все же устроившие засаду, классическую, прямо по Вегецию
[55], отметил он про себя частью рассудка, не занятой лихорадочными попытками сообразить, что же теперь делать.
Все решил Балиус.
Отец дал Хэлу гаррона Гриффа, утверждая, что это отпрыск Великого Леки, и присовокупив: «Грифон уж тебя вывезет, коли не вытворишь чего-нито замысловатого». Будь он верхом на Гриффе, Хэлу бы и в голову не пришло вытворить чего-нибудь замысловатого, а уж тем паче того, что Балиус явно считал неизбежным.
Именно ради этого он был выведен и выучен — и теперь топнул своими копытами размером с тарелку, со стальными подковами, напружинивая могучие мышцы на боках. Ощутив это, Хэл сглотнул и выхватил меч, затем осадил бацинет покрепче на голову ударом яблока рукояти и рывком перекинул щит из-за спины на левую руку. Ему никогда не нравилась комбинация кольчужного чепца, металлического бацинета и большого забрала во все лицо — как и многие другие, он предпочитал обходиться без последнего, а турнирные рыцари щеголяют шрамами, будто знаками отличия. Теперь же, в окружении визга и посвиста стрел, болезненно чувствовал свое незащищенное лицо.
