Человек в плаще увидел кавардак, разбегающийся, как круги от камня, брошенного в пруд. И выругался в голос, когда великан с сияющим от радости сальным лицом шагнул к нему, занося кулачище. Уклонившись, он двинул нападающему в пах, сдал назад, ощутил сокрушительный удар сзади и рухнул на колени.
Биссет же тем временем уже ковылял на задворках мимо нужника, слыша доносящиеся из заведения Лаклана вопли, грохот и треск. Скоро подоспеет стража, так что он спешил прочь, пока не уверился в собственной безопасности, и лишь тогда остановился, опершись ладонями о колени, сотрясаемый наполовину рвотными спазмами, наполовину смехом.
Через считаные минуты добравшись до безопасности дома сестры, писарь обнаружил, что дверь не заперта, и осторожно закрыл ее за собой, привалившись спиной и пытаясь утихомирить грохот сердца — и все же улыбаясь неразберихе, оставленной позади. Будет урок этой свинье, подумал он со свирепой радостью.
Биссет еще тихонько посмеивался под нос, когда рука, появившаяся из тьмы, ухватила его за горло — так крепко и так внезапно, что он не успел даже пискнуть, мигом осознав, что вовсе не так сметлив, как думал. Незапертая дверь. Это в доме-то серебряных дел мастера? Надо было сообразить…
— Мы счастливы, а? — произнес голос над самым ухом — настолько близко, что Биссет почуял гнилостное дыхание. Уголком глаза заметил блеск стали, и ноги у него подкосились.
— Добро, — продолжал голос вкрадчиво и дружелюбно и оттого еще более устрашающе. — Счастливый человечишко куда скорее даст мне то, что нужно.
* * *
Укутанный тенью человек вошел через задний двор, едва не задохнувшись от запаха из выгребной ямы. Окна из вощеной бумаги за деревянными ставнями не могли устоять перед тонким клинком его желобчатого кинжала, но за ставнями оказались прутья, установленные дотошным владельцем, пекшимся о сбережении имущества. Он перешел к задней двери, сработанной из крепких досок и обитой гвоздями, дабы противостоять ударам топоров, но оказавшейся незапертой, так что через пару секунд он уже ступил в темную тихую комнату.
Постоял там минутку, прислушиваясь, тужась расслышать что-нибудь сквозь грохот биения пульса в ушах и ощущая пульсацию в такт в щеке и костяшках одной руки; для гуртовщика, учинившего первое и получившего второе, дело кончилось переломами костей лица, но человека в плаще это как-то слабо утешало.
Он пришел сюда, потому что здесь живет сестра Биссета. Здесь-то он и взял эдинбургский след толстяка, сумевшего — вынужден был он признать — весьма остроумно отделаться от него в таверне.
Теперь же он вслушивался и вглядывался в серый сумрак. Потом сделал шаг, другой и остановился, когда под ногой что-то хрустнуло. Стекло или керамика, подумал он. Осколки. Услышав шорох, оцепенел, потом услышал снова и медленно опустил руку к поясу, нащупывая огниво и свечной огарок. Набрал в грудь побольше воздуха и ударил кресалом.
Искры ослепительно полыхнули во тьме, даже сквозь прищуренные веки. После первого удара он замер в ожидании, бдительно и наготове. Никто не появился; что-то прошмыгнуло на уровне пола. Он высекал искры, пока трут не затлел, потом поднес фитилек к углям и раздувал их. Наконец тот занялся, зардев, как маков цвет.
Подняв огарок повыше, он увидел опрокинутый стул, разбитую глиняную посуду, пролитую кашу и мышь, удирающую от нее. Поднял упавший подсвечник, отыскал принадлежавшую к нему толстую сальную свечу, установил ее на место и зажег от своего огарочка.
Более яркая свеча, поднятая высоко, озарила помещение масляно-желтым светом, сумрачно отразившись в шахматной доске и фигурах из горного хрусталя. Он медленно повернулся; грифон и пегас недвижно глазели на него, отражая своим серебром мерцающий свет, обративший лужу крови в темное озерцо. Женщина — надо полагать, сестра. Бледное лицо окровавлено, глаза широко распахнуты, на щеке ее же собственной кровью приклеена камышинка с пола. Обнаженная и избитая. И заколотая, заметил человек в плаще, искуснейшим ударом из всех, какие он видел — или наносил сам.
Она сама без страха впустила убийцу под сенью ночи, и смерть ее была отнюдь не легкой, заметил человек в плаще. Значит, не любовник, а хитрый человек, сумевший подделаться под голос брата этой женщины. «Впусти же меня, быстрее, ради Бога», — он будто расслышал собственными ушами слова, хрипло, с поспешной настойчивостью произнесенные во тьме.
Она впустила его, и темно-лиловые следы пальцев на ее лице показывали, что ей зажали рот, заставив стащить с себя тонкую ночную сорочку. Употребили, а потом убили, не дав ей даже слова молвить, подумал он.
Но все равно не бесшумно. Следующий труп был не так уж далеко. Мужчина в ночной сорочке — муж сестры, вооруженный кочергой, поднятый с постели стонами и возней жестокого мужчины и напуганной женщины. Серебряных дел мастер, вообразивший, что его грифону и пегасу угрожает какой-то ничтожный воришка, обнаружил, что его жену насилуют, — а может, уже убили, потому что красная полоска на горле ремесленника показывала, что его застали врасплох. Оцепенев от ужаса при виде убитой и обнаженной жены, подумал человек в плаще, он был легкой добычей для такого безжалостного убийцы, как тот.
Во рту у пришельца пересохло, его прошибло испариной. Он осторожно двинулся вперед, мягко перекатывая ступню по длине, хоть и был уверен, что убийцы давным-давно и след простыл, кляня потасовку в таверне. Ему еще повезло улизнуть, когда туда ворвались английские солдаты гарнизона, с криками лупя по головам направо и налево. Ловкий трюк, Бартоломью Биссет, подумал он… ты задержал меня надолго.
Толстяка он нашел у двери — настолько близко, что сразу понял: Биссет едва успел переступить порог, когда подвергся нападению. Он был раздет и лежал с руками над головой, до сих пор связанными за иссиня-черные большие пальцы; подняв голову, человек в плаще увидел фонарный крюк и болтающуюся на нем веревку.
Его связал и пытал человек, угрюмо подумал он, не только знающий дело, но и обожающий его, не спешивший, чтобы ублажить себя, потому что знал, что больше в доме ни одной живой души, одни трупы.
«Кабы Биссет, бедная обреченная душа, не исхитрился задержать меня дракой гуртовщиков и погоней решительно настроенных стражников по задворкам, я мог бы подоспеть вовремя, чтобы спасти его», — подумал человек в плаще.
Приглядевшись повнимательнее, он увидел одну-единственную рану — безгубые уста, ведущие прямиком в сердце, — убившую толстячка настолько стремительно и бесповоротно, что он почти не пролил крови. Итак, смертельный удар человека с плоским обоюдоострым дирком, узнавшего все, что требуется, потешившегося, сколько осмелился, и больше не нуждавшегося в Бартоломью Биссете.
Человек в плаще услышал шум на улице, людей, перекликавшихся при встрече — гортанно, как вороны, — задул свечу и замер в задумчивости. Значит, здесь больше ничего. Вернемся к лотианцу Хэлу Сьентклеру, хоть человек в плаще и был уверен, что сей господинчик никакого касательства к этому не имеет.
Пробираясь обратно мимо удушающей выгребной ямы, человек в плаще гадал, кто же тут причастен.
