— Содомит, — с усталым присвистом выдохнул Долговязый Тэм, рухнув во весь рост так, что голова подпрыгнула.
Перепрыгнув через него, Белльжамб устремился к двери сквозь ряды прокаженных, кинувшихся врассыпную, натыкаясь друг на друга, слыша несущиеся вдогонку трехэтажные проклятия.
Куцехвостый Хоб, смутно вспомнил он, выскакивая под дождь.
* * *
Лампрехт знал, что сведения — это жизнь. Именно их он продавал Мализу, хотя, признал торговец, лучше б приберег, чем ввязываться в эту коварную игру.
Теперь же он стоял в кольце хмурых людей, горюющих из-за смерти одного из своих и готовых прикончить его, дай только повод. Понимая, как ограничен в средствах, Лампрехт решил начать с предъявления своих верительных рацей.
— Kretto a in deo patrem monipotante kritour sele a dera, ki se voet te tout, a nou se voet; e a in domnis Gizoun Kriston, filiou deous in soul…
— Довольно. — Киркпатрик оборвал его пощечиной. — Здесь это не пройдет — ты сыплешь враками, как барышник.
— Что он говорит? — нетерпеливо поинтересовался Брюс.
— Это «Верую», — ответил Киркпатрик, и аббат Джером нахмурил лоб. Сие ни капельки не походило ни на одну из знакомых ему версий «Верую», в чем он и признался.
— Это по-гречески, — растолковал Киркпатрик. — Из Константинополя.
— Раны Христовы! — воскликнул Сим, копаясь в коробе на глазах у Лампрехта, терпевшего адские муки. — Али косточка с пальца ноги?
— Guarda per ti, — взмолился Лампрехт. — Будьте осторожны. Chouya, chouya — виноват, по-английски «бережно». Сие есть кость пальца ноги самого Моисея.
— Да нешто! — изумился Сим. — Моисея, так ли? Вот так чудо — коли счесть все сии пальцы Моисеевы, выходит, что сей блаженный муж был одарен четырьмя ногами.
— Questo star falso. Taybos no mafuzes ruynes.
Киркпатрик с ухмылкой обернулся к нахмурившемуся Брюсу.
— Говорит, это неправда. Все его товары подлинные.
— Спросите его, куда отправился Мализ, — потребовал Хэл, и Лампрехт страдальчески сморщился при взгляде на него. С остальными — даже с тем, кто оказался великим государем, — вести дело проще, ибо они его поносят. Как открыл для себя Лампрехт, если человек не утруждается плюнуть на него, то в конечном итоге причиняет такой урон, какого бальзамами и пристойным корнем арники не исцелишь.
Выпустив хрупкий белый осколок, забренчавший по плитам пола, Сим с ухмылкой растер его подошвой в порошок, — и хотя боль потери пронзила Лампрехта до самых пят, даже это не заставило его раскрыть рот. Владеющий языком мог бы, но великий государь дал ему окорот, так что перед ним Лампрехт настоящего страха не питал.
Однако сероглазый со взором василиска — совсем другой, и когда вопрос прозвучал, Лампрехт понял, что ответит на него смиренно и правдиво, в чаянии, что удастся переступить бритвенное острие момента, не пролив ни капли крови.
Выслушав, Киркпатрик нахмурился, но Хэл перехватил несколько слов, так что утаить не удастся.
— Он говорит, поначалу Мализ нанял его искать графиню. Таковая находится в монастыре поблизости отсюда, находящемся во власти Роберта де Маленфонта. В него отсылают ненужных женщин — непокорных дочерей, женушек, утративших былую привлекательность, вдов, ускользающих от неких мужчин, желающих поживиться их наследием. Сей Маленфонт содержит его в качестве seraglio, сказывает продавец индульгенций.
— Слыхал об этом Маленфонте, — раздумчиво произнес Брюс. — Он ничтожный владыка, не стоящий упоминания, но служит в месни Агтреда из Скарборо. Слыхал я, однажды он недурно показал себя на турнирах в Бамбурге.
— Что за серальня? — спросил Сим, и Киркпатрик вздернул губу в похабной ухмылке.
— Лупанарий.
— И он держит Изабеллу заложницей в подобном месте?! — вознегодовал Хэл.
— Сомневаюсь, чтобы ее обесчестили или причинили ей вред, — успокоил его Брюс, дивясь обороту событий: похоже, сей юный Сьентклер втрескался в его Изабеллу… больше не ЕГО Изабеллу, поспешно поправил он себя, словно даже мысль могла достичь слуха графа Бьюкенского.
— Она слишком ценна, — присовокупил Каррик и хлопнул Хэла по плечу. — В свое время мы вытащим и ее.
Киркпатрик вздохнул, видя, как все оборачивается: мало им напасть на приют Святого Варфоломея, так надо еще и нагрянуть в монастырь Святого Леонарда. Он высказал это вслух, заранее зная, что это ничего не изменит.
— Истинно, набеги на лазареты да обители для нашего брата все едино что эль да мясо, — жизнерадостно возгласил Сим, доставая длинный свиток пергамента. — А сие есть что?
Правда в том, что Лампрехт не знал сего — ибо украл его у Мализа из-за болтавшейся на нем печати храмовников: два рыцаря верхом на одном коне. Он счел ее самым ценным предметом, поскольку мог аккуратно снять ее и прикрепить к другому скрупулезно написанному документу, подтверждающему происхождение реликвий Елизаветы Тюрингской. Печать храмовников — ручательство правды, способное удвоить стоимость реликвий.
Теперь же, видя, как его разворачивают, он пожалел, что не успел изучить свиток повнимательней. Брюс отобрал его у Сима, державшего грамоту правильно лишь потому, что печати снизу.
— Это jetton, — сообщил Брюс, с прищуром вглядываясь в документ из-за скверного освещения. — На сто пятьдесят мерков.
Лампрехт мысленно застонал, узнав, чего только что лишился.
— Что за жеттон? — не унимался Сим.
— Денежная расписка, скрепленная печатью храмовников и… ну и ну, знаком графа Бьюкенского, — пояснил Брюс, улыбаясь все шире и шире. — Очевидно, граф внес деньги в Белантродич, и теперь любой обладатель сего документа имеет право явиться в любую прецепторию храмовников отсюда до самого Пекла и потребовать сто пятьдесят мерков серебром. Видите? Выданную тебе сумму отмечаешь в этих окошечках, как на шахматной доске; таким способом храмовники узнают суммы. На самом деле jetton — маленькие счеты, которые они перекладывают из окошка в окошко, чтобы отследить, куда, когда и что.
Все воззрились на пергамент, благоговейно забормотав.
— Ростовщичество, — проговорил сэр Генри Сьентклер, словно отплевываясь от навоза. Брюс угрюмо улыбнулся.
— Ростовщичество есть только у евреев, государь мой Рослинский. Храмовники сказывают, сие не одолжение денег, а собственные деньги человека, сберегаемые для него. Однако же свою выгоду они на передаче делают.
— А для чего этот jetton? — пожелал узнать Хэл, начавший прозревать возможности. — В сем случае?
Моргнув, Брюс взвесил пергамент на ладони, и улыбка его стала еще шире.
— Наверняка на выкуп графини. — Он иронично усмехнулся. — У меня четыре добрых боевых коня столько стоят. Дешево для графини Бьюкенской.
