Итак, в 20-х числах августа мы вновь двинулись через Москву в Петровское ко дню именин брата моего мужа, кн. Александра Мих.
Назначили день нашей свадьбы в сентябре 19-го числа. В Петровском моя милая будущая belle-mere
[54] показала нам наши комнаты после свадьбы, наверху, в той же большой комнате, в которой мы жили, приехав с мама́ в первый раз, будет наша спальня. Рядом маленькая столовая, дальше boudoir, рядом туалетная Володи и еще дальше его кабинет.
30 августа начали с обедни, затем завтраком с какими-то приезжими. Но нас, женихов, избавили от скуки занимать гостей, и мы либо убегали в парк, либо сидели на своем любимом диванчике в голубой гостиной. Этот диван и другой в Железниках впоследствии прозвали жениховскими, так как много пар женихов на них сиживали и много хороших речей они слышали.
В Москве начались серьезные хлопоты ко дню свадьбы. Были заказаны у Альберта корнеты, разосланы приглашения, приданое почти готово. С особым чувством примеряла я подвенечное атласное платье.
17 сентября, в день моих именин, меня задарили чудными подарками. От жениха я получила жемчужное ожерелье, от его матери брошь и серьги, жемчуг и бриллианты, от его отца – соболя, от Александра Мих. – прелестные столовые часы и от всех родственников много подарков.
Ко дню свадьбы, 19-го, в воскресенье, приехали меня благословить брат отца, Ив. Дав. Делянов, а благословить жениха приехали его дядя, гр. Ник. Троф. Баранов, и жена его старшего брата, кн. Алекс. Никитишна Голицына, самая элегантная дама Петербурга.
Моя посаженая мать была моя любимая тетя Акинфова.
Ночь перед свадьбой я, конечно, плохо спала и долго говорила с мама́, грусть которой перед разлукой со мной меня очень удручала. Позже, когда у меня самой были дети, я поняла эту грусть и любовь матери.
Настало утро 19 сентября. Я пошла к обедне, хотелось горячо молиться и благодарить Бога за посланное мне счастье.
В 2 часа назначено венчанье в церкви дома кн. Никол. Иван. Трубецкого в Знаменском переулке. С утра шел мелкий осенний дождь, небо серое, солнце было только в моей душе. Началось одеванье невесты, кроме моих сестер присутствовали мои кузины и несколько подруг. Во время одеванья белья и до платья мама́ заставила меня все время читать молитву: «О Тебе радуется, Благодатная, всякая тварь». Парикмахер Агапов меня причесал, вуаль под его наблюдением прикалывали девицы. Мама́ благословила меня в своей комнате вместе с папа́, затем, уже готовая, я вышла в гостиную и села к столу, на котором была икона и хлеб-соль посаженых, в ожидании шафера с букетом и известием, что жених в церкви. Когда он явился, я подошла под благословение посаженых отца и матери. На душе было спокойно и радостно. В карету села с посажеными и мальчиком с образом. Это был мой троюродный брат гр. Соллогуб.
Дождь шел не переставая.
Твердой поступью взошла я на лестницу, вошла в церковь и тотчас увидела моего жениха, с которым едва заметно поздоровалась. Ничего не помню, как шло венчанье, как меня поздравляли, как я опять очутилась в карете и как взошла на лестницу голицынского дома. Наверху ждали меня beau-pere
[55] и belle-mere с иконой и хлебом-солью. Муж мой и я преклонили колена… Внесли шампанское, шум, возгласы, тосты – все слилось. Следовал обед, после которого мы должны были уехать в Петровское.
После обеда в спальне мама́ Голицыной я переодевалась в дорожный костюм. Лошади были поданы четыре серых в яблоках с бубенчиками и ленточками. Опять поцелуи, пожелания. Наконец мы одни в темноте кареты, радостные, счастливые, а дождь, как нарочно, все хлещет в окна. Через три часа пути достигли мы Петровского, остановились у ворот церкви. В храме ждал нас священник, был молебен, и краткое, очень хорошее слово сказал он нам в виде приветствия.
Из церкви проехали мы к большому дому. На подъезде ждала нас вся прислуга, из коей в живых сейчас только экономка Ек. Матвеевна, преданнейшее существо. Весь дом осветили, мы прошлись по всем большим комнатам внизу и направились к своим наверх. Там уютно были устроены наша спальня, гостиная, кабинет и пр. В гостиной ожидал нас самовар. К чаю пригласили мы управляющего – Ив. Алекс. Беляева. На другой день погода прояснилась, и мы могли выйти прогуляться.
Прошли две недели нашего «медового месяца» в тиши Петровского, за это время посещали нас наши матери, мои сестры с Отенькой, шафера привозили нам конфеты и фруктов. Жили мы душа в душу, полны любви. Погода портилась, в Москву не хотелось ехать, и мы решили, посоветовавшись с родителями, ехать на зиму за границу, в Италию. Мысль ехать вдвоем в дивную страну привела нас в восторг.
Не помню, в какой день был назначен наш отъезд. До Петербурга мама́ нас провожала, ее грусть при мысли о разлуке со мной все усиливалась, а я со свойственным молодости эгоизмом не хотела этого заметить и была по-прежнему весела, беззаботна.
В Петербурге пробыли мы несколько томительных дней, объезжая родственников с обеих сторон. Обеды, ужины, завтраки то у тех, то у других нам очень надоедали. Наконец мы вырвались из столицы и очутились на Варшавском вокзале. Бедная моя мама́ очень плакала, прощаясь с нами. Ко мне была приставлена горничная Секлетея, несносная особа отвратительного характера, которая мною командовала и грубила, зато наш «курьер» Михайла был отличный малый и большой оригинал. Он говорил на нескольких языках, декламировал итальянские стихи. Заранее готовил он нам всюду помещение, телеграфируя в отели. Путешествовали мы, как короли или принцы крови. На вокзале дожидался нас экипаж из гостиницы, и мы не знали забот и хлопот, сопряженных с путешествием. Все казалось нам прекрасным, забавным. Побывали мы в красивой, веселой Вене, накупили там много нужных и ненужных вещей, все казалось так дешево. Через несколько дней уехали мы в Венецию. Этот дивный город был мне всегда симпатичен, а теперь я его еще больше полюбила, он казался еще поэтичнее, еще красивее. Гондола нас привезла к Hotel Danieli на Riva dei Schikouni
[56]. Ночь была чудная, лунная, вышли мы на балкон и остановились очарованные. Описать Венецию невозможно, нужно там жить, и чем больше живешь, тем больше чувствуешь ее обаяние. Прожили мы там лишь три дня и уехали на зиму в Рим, где уже было готово нам помещение на via Gregoriana
[57] Hotel Moharo.
Древний город захватил нас каким-то непонятным, сильным чувством благоговения, уже издали, из окна вагона увидев чудный купол св. Петра, мы почувствовали всю громаду этой единственной в мире церкви и всю ее прелесть. В Риме прожили мы всю зиму, общество было приятное, внизу в той же гостинице жили родственники, милые Новицкие, она – рожд. Адлерберг. Затем мы часто виделись с четой Трубецких, она – рожд. Оболенская, старая моя знакомая. Не стану перечислять всех русских знакомых, итальянцев мы не знали. Жизнь текла приятно-однообразная. Утро посвящалось музеям, галереям и церквам. К своему стыду, сознаюсь, что эти посещения нас утомляли и мы их тогда не оценили. Должно быть, влюбленные никогда не умеют ценить сокровища искусств, слишком они поглощены собой, но мы все-таки аккуратно все смотрели.
