В Москве жили мы по-прежнему довольно открыто, бывали вечера, обеды. Нередко заезжал к нам великий князь Сергей Алекс. Когда проездом приезжал в Москву великий князь Константин Константинович, он всегда бывал у нас, и с этих пор установились наши хорошие, дружеские отношения. Помню один обед у нас с ним и поэтом Фетом <нразб.>. Сколько интересных и приятных разговоров, сколько юмору проявляли оба собеседника. Фет написал мне в этот вечер четверостишие, обещал прислать какое-то золотое перо. Вот оно:
Когда надежды упорхнули,
Я сомневаюся и в том,
В железный век наш – угожу ли
И золотым я вам пером.
Милейший был старик Фет, добрый, веселый. С великим князем Константином Константиновичем отношения сразу становились простыми, сердечными
[73]. Образованный, умный, приветливый, он легко покорял сердца. Где бы он ни служил, всюду его любили и ценили его благородную душу, я не знаю человека, который бы плохо о нем отзывался. С нами он общался как с друзьями.
Почти пять лет оставался папа́ губернатором. Много было хорошего, но много и тяжелого в его службе. С Сергеем Алекс. он не ладил, и эта неприязнь чувствовалась во все время его губернаторства, после ухода престарелого князя Долгорукова. В один прекрасный день, зимой, кажется, в декабре, папа́ объявил мне, что он больше не губернатор, что его уволили, назначив без его ведома губернатором в Полтаву. Это известие меня ошеломило, не хотелось верить, что могли, не спросясь его, назначить в отдаленную губернию. Пошли всякие толки, чьих рук это дело, говорили, министра Дурново, а иные утверждали, что самого Сергея Алекс. И вот среди зимы пришлось нам перебираться в наш покровский дом. В одну неделю его протопили, и к Рождеству мы уже там поселились. Не успели мы туда переехать, как дети заболели корью. Крошка Ели тоже схватила эту болезнь, и в довольно тяжелой форме. После выздоровления всей компании мы дали два вечера с танцами, больше для племянницы Нади. Было очень весело молодежи. Ввиду дальнего расстояния нашего дома от центра города, мы решили для детей переехать на другую квартиру и наняли в следующем году большой особняк Полякова на Большой Никитской. Дом был трехэтажный, поместительный, и прожили мы в нем девять счастливых лет.
Три года было нашей маленькой Ели, когда в Петровском родилась 31 августа наша последняя девочка – Татьяна. 30 августа, в день именин дяди Александра Михайловича и нашего Саши, была обедня. Из Москвы приехали к нам Екатерина Петровна Ермолова с племянницей Марией Николаевной и молодой Николай Гагарин, большой друг Никса. Вечером играли дети сцены из «Гамлета» и «Горя от ума». Были и ильинские соседи. После спектакля был чай и легкий ужин, разъехались в первом часу. Как только все улеглись и в доме все стихло, я попросила папа́ скорее послать в Ильинское за акушеркой, и в 5 часов утра благополучно родилась прелестная, крупная наша дочь Таня. Гости немало были удивлены, проснувшись на другой день, узнать, что явился на свет новый член семьи.
17 сентября окрестили малютку. Крестной матерью была великая княгиня Елизавета Феодоровна, а крестным отцом милейший мой деверь Иван Михайлович. В этот день погода была летняя, 20 градусов в тени. Обряд крещения происходил в зале в 3 часа дня. Наехало много народу, все соседи, Юсупова, Голицыны, не считая всей великокняжеской свиты. Не думала я тогда, что через 27 лет моей дочери Тани не станет и что она скончается на чужбине.
Росли наши младшие дочки всем на радость, были дружны между собою. Ели как старшая оберегала сестру и страстно ее любила. Таня прямо ее обожала и проявляла эту любовь во всем. Давали ли им конфекты, Таня старалась, чтобы конфектка покрупнее доставалась Ели и т. д. При них была русская няня, к которой обе девочки очень привязались. Когда минуло Ели 6 лет, а Тане 3 года, обе сразу заболели брюшным тифом. В ту же осень 2 октября мы получили известие о кончине моего старшего деверя Ивана Михайловича в Гатчине. Так как девочкам было значительно лучше, я в тот же день выехала с Александром Михайловичем в Петербург и оттуда в Гатчину. Скончался дядя внезапно, раньше он болел, ездил для лечения сердца в Наугейм, но пользы не вынес оттуда. Когда с ним сделалось плохо и видя приближение конца, его камердинер Алексей кинулся к Императрице Марии Феодоровне, прося ее прийти, что она исполнила. Войдя в комнату Ивана Михайловича, она заперла за собой дверь, и при ней он умер, и она закрыла ему глаза. Для меня его смерть была особо чувствительна. Он был мне истинным другом, которому я поверяла все. Императрица и многие из великих князей присутствовали на панихидах. На третий день мы с гробом выехали из Гатчины для погребения в Москве. Траурный вагон и все, касающееся похорон, было от Двора. В Москве нас встретил папа́, девочки поправились. До Донского я шла пешком с Николаевского вокзала. Похоронили дядю Ивана в фамильном склепе. Во время моего пребывания в Гатчине Императрица Мария Феодоровна пожелала меня видеть и прислала за мной скорохода. Я последовала за ним по нескончаемым коридорам и вошла наконец в крошечную переднюю. Затем меня ввели в такую же крошечную гостиную или кабинет, в котором она меня ждала. Поцеловав, она усадила меня рядом с собой на диване и много говорила, как дорог был ей покойный дядя, что все ее друзья уходят один за другим – он, Владимир Шереметев, Черевин. На мой вопрос, почему она живет в таких маленьких комнатах, Императрица улыбнулась и ответила мне, что эти комнаты – любимые ее покойного мужа. Осмотрели мы также весь Гатчинский дворец с князем Барятинским, который нам объяснил, где кто жил: Император Павел, его жена и пр.
По уходе из губернаторов папа́ отдыхал, но начали поговаривать о его кандидатуре в городские головы.
<…>
Опять возвращаюсь несколько назад. Когда нашей Соне минуло 18 лет и ее начала я вывозить, мы хотели ее чем-нибудь позабавить и предложили ей выбрать между балом и спектаклем в ее честь. Соня предпочла спектакль. Собрали подходящую для этой цели молодежь, начались репетиции, пригласили артиста Малого театра Правдина режиссером, и в январе состоялись у нас два спектакля, один за другим, так как зала наша не могла вместить всех знакомых и пришлось их разделить. На обоих спектаклях были великие князья Сергей Алекс. и Елизавета Феодоровна. Дали две пьесы: трехактную «Веселый месяц май» и «Наука или женщина?» в одном действии. Публика осталась очень довольна, да и молодежь от души веселилась. В первой пьесе «Веселый месяц май» играли: Соня, моя сестра тетя Маша Акимова, Сухотин, Пален, Линочка Трубецкая, Лопухин и др. В «Науке» – Софья Дмитриевна Самарина, Никс, Григорий Трубецкой, Жедринский, Н. А. Егорова. Успех был блестящий. После спектакля ужин для актеров. В эту зиму мы много приглашали для Сони, и редкий вечер оставались одни. Запросто собиралась к нам молодежь: Гагарины – Николай с Линой, Сережа Щербатов, Ольга Унковская, <нразб. – Ред.> Лопухин, Пален и много других. Забыла упомянуть о семье графа Шереметева. Дети их брали уроки танцев и звали наших, так что во всю бытность Шереметевых в Москве их дом слыл самым оживленным в Москве, это было в конце 80-х годов и начале 90-х. В это время старый граф был Московским предводителем. Танц-класс начинался рано, и вечер кончался рано, около 11. Угощение у Шереметевых было самое простое, и мне это очень нравилось. Подавался чай с баранками, калачами, и больше ничего. Веселья было много. Кроме нашей шестерки – Миши, Никса, Сони, Саши, Веры и Вовика – были три мальчика Волконские, Гагарины, маленькая дочь графини Шереметевой, прелестно танцующая мазурку с моим, тогда пятилетним, Вовиком. Так что когда выступала эта парочка, все большие приходили на них любоваться. Вовик был прелестный кудрявый мальчик. Часто вся эта компания приезжала к нам на Покровку, и наш громадный дом оглашался их голосами то наверху, то внизу, когда играли в «Казаки и разбойники». Не думала я тогда, что мы породнимся с этой милой семьей и что внучка С. Д. Шереметева будет нашей внучкой. Но это впереди.
