Наша милая дочь Соня много выезжала в ту зиму после спектакля и пользовалась успехом. Она много и с увлечением танцевала, многие за ней ухаживали, но никто ей серьезно не нравился. Как вдруг на следующую зиму появился в Москве блестящий кавалергард Константин Николаевич Львов и заметно стал за ней ухаживать, появляясь всюду, где была она – на катке, на вечерах и балах. Пока она мне ничего не говорила, я молчала, не подозревая серьезности этого флирта. Но однажды, кажется в конце февраля, Соня мне объявила, что Львов сделал ей предложение и ждет ответа. На мой вопрос, какой же ответ она ему дала, Соня сказала, что отказала ему, чувствуя, что недостаточно его любит. Я ей ответила, что она вольна в своем решении, но что папа́ и я ничего не имеем против Львова. Так прошло еще около месяца, а Соня все не решала своей судьбы. Графиня Уварова устроила в своем доме маленький благотворительный базар и пригласила Соню быть одной из продавщиц. В помощники к ней графиня назначила Львова, и это дало толчок к новому объяснению и к началу взаимности молодых людей. Предполагался грандиозный базар, устраиваемый великой княгиней в залах Собрания в пользу голодающих, и мне поручено было устроить свой стол. По примеру прежних базаров я взяла на себя художественный павильон, просила всех знакомых художников помочь мне, жертвуя свои произведения. Собирались у нас постоянно и днем, и вечером, и вот в один прекрасный день, когда дом был полон народу – дамы, художники, молодежь, – мне доложили, что Львов желает меня видеть. Вышла к нему – и испугалась выражению его лица, до того оно было другое. Грустный, почти плачущий, стоял он передо мной. Объяснил он мне, как любит он Соню и как она жестока с ним и пр. и пр.
Ответила я ему почти то же, что говорила Соне: что мы ничего против него не имеем, что все зависит от нее. Тогда просил он с ней говорить наедине. Я ее позвала и оставила их вдвоем. Не прошло и получаса, как слышу, они меня зовут. Войдя в комнату и увидав взволнованное, счастливое лицо Львова, я поняла, что Соня моя решила свою судьбу и что она невеста. Папа́ не было дома. Когда он вернулся, всем в доме объявлена была наша радость, и не обошлось без забавного анекдота. Наш старый швейцар Степан на вопрос Сережи Щербатова: «Правда ли, что княжна невеста?» – ответил: «А вы что же, прозевали?» На другой день я наших женихов повезла на базар, и вся Москва узнала о радостном событии в нашей семье. 30 апреля состоялось венчание в университетской церкви. Затем прием у нас, присутствовали великий князь с супругой. У Марии Михайловны Львовой состоялся обед, после которого молодые уехали в имение Марии Михайловны в Подольскую губернию, и тут я поняла, как тяжело было расставание и как опустел наш дом. Я вернулась с вокзала, вошла в комнату моей Сони… и разрыдалась. Зимой в феврале родился наш первый внук Николай. Я была при Соне, которая терпеливо вынесла страдания в продолжение, помнится, 7–8 часов. Какая была радость при появлении первенца! Крестными были папа́ и бабушка Мария Михайловна.
В 1896 году была коронация Николая II. Папа́ решил на ней не присутствовать, я с Верой осталась в Москве, а папа́ с Соней и ее маленьким Никой переехал в Петровское в маленький дом. Верх нашего помещения на Никитской мы отдали Голландскому посольству внаймы за 9000 рублей, что тогда составляло порядочную сумму. Мисс Макдональд и мальчики переехали в наш дом на Покровке к управляющему, а я с Верой поселилась внизу нашей квартиры на Никитской. Опять пошли приготовления к коронации и хлопоты по туалетной части. На этот раз я купила себе у Сапожникова темно-красного штофа, затканного золотом на манер старинной материи, шлейф был отделан соболем, на голове золотой кокошник старинного фасона и кружевная вуаль. В день коронации Вера получила фрейлинский шифр, узнав об этом уже во дворце, и в качестве фрейлины она отправилась с придворными в Успенский собор, где могла видеть весь чин коронования. Мы же, все городские дамы, после Высочайшего выхода отправились на террасу дворца, из которой видны соборы и площадь, и ждали, когда кончится церемония в Успенском. Длилась она долго, нам предложили закусить, что я и несколько знакомых дам исполнили. У одной из свитских фрейлин по указанию моего деверя Ивана Михайловича мы нашли сервированный стол и с большим аппетитом съели все, что нам подали. Подкрепившись таким манером, мы опять вернулись на свои места на террасе. Вскоре звон колоколов на Иване Великом, пушечная пальба, гимн возвестили нам, что коронование кончилось и что царская чета появится, чтобы идти по соборам. Погода была чудная. И как тогда, в 1883 году, под балдахином шествовал Царь. Но какой жалкий, непредставительный. А, наоборот, Царица казалась огромного роста, величественна. За ней шла Царица-мать, и должна я сознаться, что все симпатии были на ее стороне. После кончины в Ливадии ее супруга Александра III любовь народа была не к Александре Феодоровне, а все благоговели к ней.
Года за полтора до коронации было объявлено жениховство и будущий брак Николая II. На это бракосочетание мы согласились отправить с Екатериной Петровной Ермоловой нашу Соню, которая за полтора года перед тем получила фрейлинский шифр и была в восторге, что едет в Петербург на бракосочетание Царя. Ей также посчастливилось попасть на эту церемонию в церковь дворца, так как благодаря дяде Ивану Михайловичу ее назначили дежурной фрейлиной, и она все венчание прекрасно видела.
Возвращаюсь я ко дню коронации в Москве. Почти все было так же, как в 1883 году. Те же обеды, куртаг в Кремле, балы. Омрачились эти светлые майские дни небывалым, тяжелым происшествием, о котором много было толков. Плохо организованный народный праздник на Ходынском поле, тысячи жертв вызвали бурю негодования, а появление Царя на балу у французского посла Монтебелло усилило чувство неприязни к высшим властям.
В 1897 году внезапно скончался мой отец в своем имении Железники под Калугой. Получив горестную телеграмму, я немедленно выехала в Калугу с дядей Иваном Давыдовичем Деляновым, который случайно жил у нас в Москве по поводу большого съезда докторов. В Железниках мама́ не было, она за день до этого уехала в имение к моей сестре Ольге Булыгиной.
В этом же году родился у Сони второй сын Владимир. Молодая мать живо поправлялась, мальчики росли и крепли. Ника был и лицом, и характером похож на мать. Девяти лет жестокая скарлатина похитила этого прелестного мальчика. Соня смиренно вынесла этот удар и сказала мне, что она благодарит Бога, который в продолжение 9 лет дал ей возможность любить и наслаждаться этим ребенком. Через полтора года после Владимира у Сони родилась дочь Мария. Жили Львовы в Подольской губернии в новоприобретенном имении Глебово. К родам моей Сони собралась я ехать. Заехала я около 5 июля, взяла с собой только горничную. Радовалась побывать в дивном крае на юге России и не ошиблась в своих ожиданиях. Сперва Киев, который поразил меня своей красотой, гармонией природы с произведениями человека, красотой духовной и столь близкой православной душе. Киев был так часто описан, что я ничего не скажу о нем, разве только о том личном нравственном чувстве, которое охватило меня при виде панорамы из окон вагона, после станции Бровары. Поезд медленно подвигался по мосту, и чудный Днепр, столько раз описанный поэтами, омывал живописные берега древнего города. Чувство радости и благоговения испытала я при виде красивого силуэта на фоне неба церкви Андрея Первозванного и купола св. Софии. Пробыла я в Киеве два дня и бегло успела все видеть, что было замечательного. Ночью на третий день выехала я дальше до станции (название не помню), где должна была остановиться, чтобы ехать сперва к Марии Михайловне Львовой, затем к Соне за 40 верст до Чернятина. На этой станции дожидалась меня роскошная коляска с черкесом в виде лакея, шарабан для моей горничной и повозка для багажа. Утро было дивное. По случаю раннего прихода поезда Мария Михайловна меня не встретила, а встретили меня целый штат прислуги, лакеи в ливреях, экономка, горничные в черных платьях с белыми чепцами и торжественно повели меня в мои апартаменты в башню. Там нашла я готовую ванну, предложен был чай или кофе, и я могла вымыться и насытиться. Дом в Чернятине чудный, в готическом стиле, парк громадный, расположен на английский манер с купами разных деревьев на газоне. Везде прекрасные дорожки. Насладившись ванной и позавтракав, я пошла бродить по парку, но далеко не хотела идти, как вдруг увидела хозяйку, которая меня искала. Прекрасно провела я весь день, а на следующий, простясь с Марией Михайловной, укатила в Глебов, куда приехала к вечеру. Нашла я Соню бодрой и радостной. Акушерка уже жила у нее. Внуки были милы, и все в этом милом уголке дышало счастьем. Глебово не так величественно, как Чернятино, более простое и для жизни приятнее. Дом в английском стиле «Cottage» уютен, удобен. Церковь пристроена к дому. Дом выстроен князем Путятиным, женатым на англичанке, чем и объясняется его своеобразный стиль. Внизу красивые большие комнаты, столовая с аркой, отделяющая гостиную, просторный кабинет и большая комната для гостей, затем еще гостиная и коридор, ведущий к церкви. 17 июня Соня благополучно родила свою первую девочку – Маню, столь желанную. Все обошлось благополучно. Крестная была я с Владимиром Николаевичем Львовым. Купель я утром всю убрала розами, стояли чудные теплые дни. Зять мой возил меня по окрестностям, были в Новой Ушице, уездном жидовском городишке, красиво расположенном в 10 верстах от Глебова. Ездила я на добывание фосфоритов, входила в штольни, прорытые в горах. Фосфорит идет на удобрение и вывозится за границу, в России он почти не употребляется. Соня и девочка вели себя примерно в смысле здоровья, и я должна была вскоре покинуть их. В Киеве пробыла я опять недолго, торопясь домой.
