Вернусь несколько назад. Весной 1898 года я решила ехать с Верой за границу, чтобы отвлечь ее от нежелательного романа. В марте семья Гагариных ехала в Баден-Баден, где у князя Виктора Николаевича была вилла. Его жена пригласила Веру ехать с ней и ее дочерьми. С радостью ухватилась я за эту мысль, устроив так, чтобы через некоторое время приехать за ней. У Веры развилось довольно сильное малокровие. В апреле выехала и я с Марией Николаевной Ермоловой, которая должна была для закупки модных платьев и разных туалетных принадлежностей побывать в Париже. Из любви к такого рода деятельности Мария Николаевна была во главе профессиональной школы кройки и шитья. И вот мы вдвоем отправились в чужие края. Не без грусти оставила я папа́ и крошку Ели.
Вена, как и прежде, очаровала меня своей элегантностью и жизнерадостностью. Остановились мы опять в Grand Hotel на Ринге и в один прекрасные день были обрадованы приездом Веры. Цветущая, красивая, вошла она в комнату. Один месяц пребывания в Баден-Бадене и лечение преобразили мою бледную и слабую дочку. Вскоре покинули мы Вену и через чудный путь на Земмеринг поехали в Венецию. И снова пахнуло на меня тем радостным чувством при въезде в этот волшебный город. Остановились мы в Holel Britania на Canale Grande. Как дома, чувствовала я себя в Венеции, до того все было мне знакомо. Вечером перед сном отворила я окно и любовалась на канал, как вдруг чудные звуки итальянской народной песни долетели до меня. И от восторга и от толпящихся воспоминаний я расплакалась.
Пробыли мы недолго в Венеции и поехали во Флоренцию. Там поглотил наше время осмотр галерей и всех дивных памятников искусства: Bargello
[74], Duomo
[75], Piazza della Signoria и пр. Опять, как и прежде, остановилась я перед картиной Тициана «Портрет неизвестного с серыми глазами» в Палаццо Питти. Во Флоренции начинались аграрные беспорядки, и нам посоветовали уехать. Поезд умчал нас в Милан, где тоже не было спокойно и где мы пробыли только несколько часов. Хотелось мне проникнуть в знаменитый собор, и я подошла к охране из солдат, окружавших церковь, прося разрешения войти. На это солдат очень учтиво ответил мне, что я могу войти, но вряд ли смогу выйти. Этот ответ расхолодил мое желание. Опять пришлось сесть в вагон и ехать дальше на итальянские озера в Комо. Весь путь от Милана до Комо охранялся солдатами, и было много разговору о том, что была в Милане стрельба и было ранено и убито до 600 человек. Вскоре эти волнения прекратились благодаря энергии правительства.
В Комо мы наслаждались природой, много гуляли, ходили в Виллу Сербеллоне – одну из прелестнейших местностей в горах между двух озер Лекко и Комо. Встретили мы там чету Самариных, которые предложили нам обедать с ними не за табльдот. Было приятно встретить своих, русских. Из Комо поехали мы на озеро Маджоре, остановились в местечке Палланца, осмотрели окрестности. Всюду красиво, благоустроено, рай земной, и мы все наслаждались, как дети. Париж был наш конечный путь, а там нужно было думать о возвращении в Россию. Остановились мы в скромном отеле на Rue de L'arcade
[76]. Названия гостиницы не помню. Посещали театры, а я несколько раз была в Лувре, любовалась Джокондой и богатой коллекцией французских художников с моей любимицей Vigee-Le Brun
[77]. Показали мы Вере все, для нее доступное, но в театр мало ее возили. Были в Comedie
[78], там давали остроумную пьесу Pailleron «Le monde ou l'on s'ennuie»
[79]. Играли артисты выше всякой похвалы. Видели «Cyrano de Bergerac»
[80] с Coquelin
[81] в главной роли. Мария Николаевна и я были званы на вечер к М. Н. Самариной. Интересен был вечер тем, что он исключительно состоял из художников, русских и иностранцев, певиц, певцов и какого-то поэта-декадента, который с пафосом говорил свои малопонятные стихи. Проведя неделю в Париже и разорившись на туалеты и всякие пустячки в виде подарков своим, мы с Верой укатили в Мюнхен и Баден-Баден, простившись с Марией Николаевной, которая осталась в Париже для закупки моделей для своей школы-мастерской.
В Мюнхене я сходила с ума от всего виденного в области искусств. Была я у Ленбаха и Каульбаха. Что это за колоссы! Особенно старик Ленбах. Его портреты живут. Сколько силы, сколько правды, и веет чем-то старинным, напоминает манеру древних мастеров. Каульбах изумительно мягок, элегантен, чарует вас с первого взгляда, но нет той рельефности и силы, как у Ленбаха. Мастерские у обоих великолепные, с массой красивых старинных вещей в виде бронзы, фарфора, мебели и пр. Забыла сказать, что в Париже я попала в две интересные мастерские – художника B. Constant
[82] и скульптора Антокольского. У Constant я видела много хороших портретов, но ни один не мог сравниться с Ленбахом. Мастерская Антокольского меня не привела в восторг, я всегда довольно холодно относилась к мрамору. Благодаря Александру Николаевичу Львову, брату моего зятя, я видела все замечательное в Мюнхене: галерею Шака, Пинакотеку и Глиптотеку – всюду масса картин, рисунков древних и новых немецких мастеров, начиная с Дюрера, Гольбейна и Лукаса Кранаха и кончая новейшими Defregger
[83], Mentzel
[84] и др. В прелестном Баден-Бадене мы были радушно приняты милейшими Гагариными в их роскошной вилле Меншикова. Пробыли у них два дня, осмотрели окрестности, Курзал и продолжали свой путь в Россию. Велика была радость свидания с папа́ и детьми, особенно маленькими, которых я нашла выросшими, здоровыми. Лето провели мы опять в Петровском и в тех же условиях. Вся семья в сборе, тот же образ жизни, прогулки, катанье, соседи и пр. Папа́ продолжал свою службу как городской голова и приезжал к нам только на воскресенье.
