– У нас есть некоторые доказательства, что вы связаны с ними, когда мы будем в этом уверены, вы знаете, что вас ожидает?
– К стенке их всех теперь же! – вскричал один из солдат. – Достаточно того, что они оскорбляют нашу Красную армию в своих письмах.
Он намекал на неотправленное письмо, найденное в бумагах моего кузена, в котором он отзывался об отрядах Красной армии весьма критично.
– У нас будет время сделать это позже, – ответил начальник, – сейчас мы должны выяснить все о них и их планах. Вы останетесь здесь, – добавил он, указывая мне на место рядом с другими заключенными. – Кстати, вы сказали, что вы доктор. У нас здесь есть для вас пациенты. Покажете свое искусство. Кучеров, проводи его к больному.
Я отправился в сопровождении вооруженных солдат. Мне пришлось осмотреть трех пациентов в соседнем вагоне. Это был самый необычный профессиональный визит, какой когда-либо у меня был, мой ум был поглощен событиями дня, а вооруженные люди с подозрительностью наблюдали за моими действиями. Один из них практиковал в качестве санитара и должен был быть моим судьей и обвинителем, сделай я что-нибудь, что он сочтет неправильным. Два случая были хирургическими, а третий – пневмония. Привычное дело успокоило мои нервы, и, когда я вскрыл абсцесс, извлек осколок из раны и облегчил боль пациента с пневмонией горячими компрессами и дозой морфина, я понял, что я хозяин ситуации. Общественное мнение изменилось, и эти невежественные люди смотрели на меня с сочувствием, а не кидали больше злобных и недоверчивых взглядов. Позже, во время моего пребывания в поезде, я подружился с некоторыми из них, и у меня с ними были интересные разговоры.
Когда я вернулся к своему месту, была поздняя ночь. Одинокая свеча освещала часть вагона. Двое часовых сидели у дверей, сторожа меня и других заключенных. Я спросил молодого офицера, сидевшего рядом со мной, не знает ли он, где находятся Львов и Лопухин. Он ответил, что они в соседнем вагоне, и он слышал, что их сразу расстреляют. Уставший до смерти, я лег на короткой низкой скамейке и вскоре заснул. Первый день моего заключения кончился.
Когда я проснулся следующим утром, мне принесли завтрак из станционного буфета и даже разрешили подышать свежим воздухом. Я стоял на платформе со стражниками за спиной, когда, к величайшей радости, увидел жену, искавшую меня. Она была еще счастливее, увидев меня живым, так как да нее дошли слухи, что мы были расстреляны ночью.
Мой страж, молодой глупый парень, к счастью, не имел ни малейшего представления о службе военных часовых и не возражал против нашего с женой разговора, даже и по-французски. И только появление адъютанта комиссара прервало нашу беседу. У жены было время сказать мне, что Львов и Лопухин живы и у нее была возможность поговорить с ними. План нашего освобождения был следующий: если попытки прямого соглашения с комиссаром или отрядом не удадутся, чего, по-видимому, и следует ожидать, то будут посланы письма и телеграммы к нашим друзьям в Москву, которые свяжутся с большевиками, бывшими сослуживцами кн. Львова и занимающими сейчас высокое положение, а те убедят Ленина дать приказ о нашем освобождении. Или, если это не удастся, постараются убедить его дать распоряжение переправить нас в Москву, где шансов на безопасность и освобождение гораздо больше.
Пять долгих дней мы оставались на станции. Я проводил время в разговорах с моими товарищами по заключению, с пациентами и часовыми. Так как вагон, где я содержался под стражей, служил одновременно помещением суда при штабе комиссара, у меня была возможность наблюдать множество примеров большевистского правления и юрисдикции. Некоторые были комичны, но большинство трагично. Я приходил в отчаяние при мысли о судьбе России в руках этих правителей.
Состоятельные горожане доставлялись сюда, и их вынуждали платить свою долю контрибуции, которая была наложена на Тюмень и составляла 10 млн золотых рублей. Ее должны были заплатить всего несколько сотен купцов, такая сумма разоряла большинство из них. Тех, кто не мог платить, бросали в тюрьму. Комиссаром был издан декрет, по которому горожанам не разрешалось иметь золотые деньги или предметы весом более определенного количества граммов, и каждый вечер красногвардейцы сдавали золото и драгоценности, найденные во время реквизиций, казначею, но наиболее ценные предметы оставались в их карманах. Позднее один из стражников показывал мне драгоценности, которые он украл таким образом. Люди хвастались своими подвигами, со смехом описывая сцены грабежей. Знаменитый ленинский лозунг «Грабь награбленное» гремел по всей России.
Иногда люди протестовали. Например, в доме одного пожилого человека было найдено значительное количество позолоченных серебряных предметов, представлявших художественную ценность, в основном это были подарки его дочери – хорошо известной певице. Поскольку серебряные изделия не упоминались в декрете, у него был повод для протеста. После продолжительных переговоров ему разрешили взять обратно половину (по весу), вторая половина осталась во владении Красной армии.
Несколько раз у меня была возможность наблюдать, как совершается юрисдикция и «народный суд», как это называлось. Председательствовал комиссар в присутствии нескольких своих людей, которые молчаливо соглашались с большинством решений. Имели право говорить только свидетели и истцы пролетарского происхождения, и только их жалобы и утверждения принимались во внимание. Большинство случаев представляли собой жалобы слуг и работников маленьких фабрик и ремесленных мастерских на своих хозяев. Большие фабрики были уже в руках самих рабочих. Большей частью жалобы были на низкую плату и продолжительность рабочего дня. Решение всегда было одним и тем же: плата должна быть повышена в 2–3 раза, а рабочий день не должен превышать 8 часов. В результате большинство мастерских закрывалось, и никто не мог позволить себе слуг, и пропорционально увеличивалось число безработных. Иногда разбирались уголовные дела, и об одном, в котором мне пришлось сыграть роль, я расскажу.
Крупная, вульгарно выглядевшая беременная женщина вошла в вагон в сопровождении мужа, отставного офицера. Она пожаловалась, что муж избил ее, и она чувствует, что ребенок, которого она носит, погиб. Комиссар злобно посмотрел на мужа:
– Как вам не стыдно бить женщину? Почему вы это сделали?
– Я сделал это потому, что она пила водку, – ответил он.
– При социалистическом строе мужчина и женщина равны, и никто не вправе оскорблять женщину! – воскликнул комиссар. – Вы будете наказаны за это. А поскольку, – добавил он, – вы убили ее ребенка, вы будете расстреляны.
Лицо несчастного стало мертвенно-бледным.
– Но ребенок же еще не родился!
– Это все равно, – сказал комиссар и посмотрел на своих помощников, те кивнули.
Видя отчаяние несчастного и думая о его ужасной судьбе, я счел нужным вмешаться:
– Товарищ комиссар, могу ли я сказать?
Он подозрительно обернулся ко мне и спросил, что я хочу.
– Поскольку это случай членовредительства, – сказал я, – было бы необходимо мнение медицинского эксперта. Возможно, что вы считаете это лишним, но я уверен, что, если бы я или другой врач могли осмотреть женщину, чтобы установить, насколько серьезно она пострадала и действительно ли мертв ребенок, это помогло бы вам вынести справедливый приговор.
