Лозунг, который коммунисты бросили в массы во время войны, – «Мир, мир любой ценой!» – тоже был успешным. Люди устали от трех лет войны. Энтузиазм первых лет иссяк, жизнь становилась более трудной, такие большие города, как Петербург, не снабжались всем необходимым, а когда началась революция, крестьяне стали массами покидать окопы и отправляться по домам, боясь, что им может не достаться их доли земли.
В феврале 1916 года я был послан Союзом земств (под эгидой Красного Креста) на фронт, чтобы инспектировать санитарные условия и методы эвакуации и транспортировки раненых. У меня была возможность посетить оба фронта – Западный во Франции и Восточный в Галиции. Я был поражен разницей состояния духа. Положение на Восточном фронте было лучше, Эрзерум пал, Кавказская армия триумфально продвигалась в Малую Азию, и начиналось наступление в Галиции. Все надеялись на скорое окончание войны. Другой была ситуация во Франции. Это было трудное время для французских войск, противостоявших ожесточенным атакам под Верденом и тем не менее сохранивших бодрое состояние духа.
В течение четырех месяцев я был на разных фронтах, а также провел некоторое время в Лондоне и Париже. У меня была прекрасная возможность изучать госпитали, санатории и общественные учреждения, были долгие и детальные разговоры с коллегами по профессии и с политиками, и все это произвело на меня глубокое впечатление.
В Москву я вернулся в июне во время большого наступления в Галиции. Госпитали были переполнены ранеными. Будучи очень занят в своем госпитале близ Москвы, я не имел времени, чтобы поехать в город или на фронт. Когда русское наступление было остановлено врагом и началась позиционная война, мне пришлось поехать на фронт с лекциями обо всем том, что я видел за границей: новые методы обработки и санитарии, улучшения транспортировки и т. д. Впечатление, которое я вынес из разговоров с солдатами и офицерами, сложилось у меня много хуже того, что было в начале года, и совершенно другое, чем то, что я получил во Франции. Перемена в состоянии духа была очень характерна для русской или даже вообще славянской расы. Я видел, с одной стороны, пренебрежение опасностью, с другой – отсутствие уверенности в себе, быстрое впадение в отчаяние после незначительного поражения или задержки наступления, слишком много критицизма по отношению к Ставке, правительству и даже к союзникам. То же наблюдалось и в Москве, но надо признаться, что правительство давало поводы для самой суровой критики. В конце 1916 года автократический режим потерял поддержку даже в тех слоях общества, которые всегда были на его стороне, и революция началась.
Первые дни марта 1917 года я провел в Москве, бродил по улицам, слушал демагогические речи, со жгучим интересом читал пугающие новости, доходившие из Петрограда. Новости об отречении государя и вслед за этим его брата, великого князя Михаила, были восприняты в том круге, к которому я принадлежал, с величайшим изумлением. Поскольку Николай Второй потерял всякую популярность даже среди самих монархистов, то его отречение, и тем более великого князя, означало конец монархии в России. Это была форма правления, которая в глазах умных и честных людей была единственной приемлемой формой правления в России в это трудное время. Будущее казалось совершенно неопределенным, «Великая Бескровная Революция» воспринималась с улыбкой недоверия. Энтузиазм и ликование были видны только среди рабочих и молодых людей, принадлежащих к интеллигенции, но они составляли меньшинство населения. Каковы были чувства крестьян? Это интересовало меня больше всего, и после нескольких дней в бурлящей революционной Москве я возвратился домой в Петровское.
Последующие дни я был занят разговорами с обитателями соседних деревень. Многие просили меня объяснить значение происходящих грандиозных событий. И я должен был ездить из одной деревни в другую, организуя митинги и пытаясь объяснить ясно и беспристрастно цели революционеров, смысл создания Временного правительства и будущий созыв Учредительного собрания, в функции которого входило решить, какова должна быть форма правления Россией. Замечания и вопросы моих слушателей показали мне, что крестьянство было смущено падением монархии, но в большей своей части не симпатизировало республиканской форме правления. Имена современных прогрессивных лидеров, стоявших теперь во главе правительства, таких как кн. Львов, Милюков, Родзянко, были среди них популярны. Меньшинство, в основном рабочие из Москвы, многого ожидало от Керенского – единственного социалиста в правительстве, и говорило о республике. Вопрос о земле, хотя и не очень существенный здесь, вблизи Москвы, где большинство жителей предпочитало работать на фабриках, зарабатывая этим больше денег, чем на земле, вызывал тем не менее большой интерес, и мне приходилось объяснять аграрную политику прогрессивных партий, расходящихся в этом вопросе с социалистами. В общем, мои ранние впечатления от поведения крестьян были благоприятными.
Я надеялся, что разумные элементы нашей страны, которые были в большинстве, удержат движение в определенных рамках, и дальнейший ход событий не примет бурного развития.
Поэтому я дал согласие баллотироваться в председатели Исполнительного комитета, который должен был быть выбран всем населением уезда. Я считал своим долгом работать вместе с людьми в это трудное время и попытаться сохранить порядок и нормальное положение вещей. Большинство тех, кого я уважал и чьи идеи я разделял, – кн. Львов, Милюков и другие – были членами Центрального правительства, и я делал все возможное, чтобы поддержать их в местном самоуправлении.
В начале апреля я был выбран председателем или комиссаром Звенигородского уезда. На фронте было спокойно, и я оставил свой госпиталь на двух интернов и переехал в маленький город в 25 верстах от дома. Так как это была ранняя весна, снег таял и дороги были скверными. Мне пришлось жить в Звенигороде большую часть времени, наезжая иногда домой или в Москву для консультации с более опытными людьми.
Исполнительный комитет состоял из шестнадцати человек: половина из них крестьяне, четверо принадлежали к рабочему классу. Я был единственный представитель землевладельцев, и потому мое положение было несколько щекотливым. Имея поддержку разумного большинства, состоявшего в основном из крестьян, я благополучно справлялся почти со всеми трудными вопросами. Рабочие во главе с доктором-социалистом образовали крайнюю левую оппозицию. Задачи комитета были обширны: реорганизовать административные учреждения старого правительства, такие как полиция, школьная инспекция, комиссия по мобилизации и пенсионный департамент. Война еще шла, и наиболее трудной была организация помощи продовольствием и семенами и их распределение через кооперативные лавки. Все должно было быть реорганизовано на более демократических принципах, но, так как новые правители, включая и меня самого, имели мало опыта в администрировании, многие из бывших чиновников, служивших при старом правительстве, вернулись на свои прежние места, но под другими названиями и под строгим контролем Комитета.
Все шло более или менее гладко, когда началась организация Советов и распространение большевистских идей и методов работы.
Делегаты Советов (Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов) вначале не имели большого влияния, но постепенно, следуя примеру Петрограда и других больших городов, они начали вмешиваться в функции администрации и пропагандировать среди населения идеи большевиков. Комитет боролся с ними как только мог, но комитетская оппозиция стала определенно большевистской, а единственным возможным в то время способом борьбы было убеждение, никакие более жесткие меры борьбы не могли быть применены, а потому результаты были нулевыми.
