Я пошел в камеру, чтобы упаковать вещи. Мне не разрешили ни поговорить с моими друзьями, ни даже пожать им руки. Они были еще заключенными, я – свободным человеком. Укладываясь, я сумел написать им коротенькую записку и положить ее под книгу. Радость от освобождения была испорчена мыслями об остающихся друзьях, но я надеялся, что и они скоро последуют за мной.
Калитка тюрьмы была широко распахнута передо мной и захлопнулась с лязгом после того, как я миновал ее. Как по-другому звучало это для меня теперь! Я ехал той же дорогой, по которой проехал два месяца назад, убежденный, что она ведет меня к смерти. Я до конца еще не осознал того, что рядом со мной нет стражника, что я могу двигаться, куда захочу, и делать то, что желаю, и что меньше чем через 24 часа я буду с моими любимыми.
Поезд в Тюмень отправлялся ночью. Прежде чем он отъехал, у меня было время увидеть кузину Евгению и нашего адвоката. Он тоже был полон надежды, что мои друзья будут скоро освобождены на тех же условиях. От него я услышал интересные новости о мятеже чехословаков против большевиков в некоторых местах вдоль Сибирской железной дороги, о тревоге, возникшей среди большевистских правителей, и о расстрелах, которые могут последовать, если большевики будут эвакуировать город.
«Вы вовремя оказались вне тюрьмы, – сказал он, – и я надеюсь, и остальные тоже успеют, никто не может сказать, что случится в ближайшие дни».
Он полагал, что счастливым поворотом наше дело обязано неуверенности большевиков в завтрашнем дне. И что наиболее дальновидные из них полагают, что в случае изменений в правительстве кн. Львов, если он будет освобожден, несомненно, сыграет важную роль, и они рассчитывают на его благодарность. Возможно, что некоторое влияние на большевистских лидеров в Москве оказал и наш адвокат-социалист. Позже я подумал и о другой причине; комиссар юстиции, который оказался русским и, вероятно, хорошим человеком (какими являются большинство русских, даже если они большевики), ради наших семей спас нас от той судьбы, которая ждала нас, останься мы в тюрьме.
Комиссары, которые устроили страшную резню в Екатеринбурге в июне и июле, все были иностранного происхождения – в основном латыши и евреи. Весной 1918 года большевики были более умеренны и не истребляли «буржуазию», как они делали это несколькими месяцами позже, когда разразилась Гражданская война и угрожала их существованию и когда вслед за покушениями на некоторых из их лидеров происходило уничтожение тысяч ни в чем не повинных людей. Останься мы в тюрьме еще на месяц, мы были бы убиты, как и большинство наших сотоварищей.
Поздно ночью я отправился на железнодорожную станцию, ту самую, где несколькими месяцами раньше я провел несколько тревожных часов. Я постарался пройти к вагону незаметно, чтобы не быть узнанным железнодорожниками, стоявшими там, так как среди них могли быть люди, видевшие меня раньше и требовавшие нашего немедленного расстрела. Это была излишняя предосторожность, вряд ли кто-нибудь мог узнать меня с черной бородой, которую я отрастил во время заключения.
В то время еще не требовалось специального разрешения, чтобы получить железнодорожные билеты. Я получил один и вскоре сидел в плацкартном вагоне. Я почувствовал большое облегчение, когда поезд тронулся, весь день я не мог быть уверенным, что какой-нибудь другой комиссар, недовольный моим освобождением, не отдаст приказа о моем аресте. Есть русская пословица «Пуганая ворона куста боится», поэтому вид милиционера или большевистского чиновника заставлял меня чувствовать себя неуютно. Поезд тащился, останавливаясь на каждой станции, путешествие казалось бесконечным, тем более что я не мог заснуть. Я сидел на скамье и с интересом прислушивался к ведущимся шепотом разговорам соседей об антибольшевистском движении, начавшемся в ряде мест.
На следующий день, когда мы подъезжали к Тюмени, я с чувством тревоги услышал, что там было восстание и город находится на военном положении. Я не телеграфировал жене, так как мне хотелось появиться в городе неожиданно. Когда мы наконец приехали, оказалось, что на станции был патруль и документы пассажиров проверялись. К счастью, я встретил в поезде человека, знакомого с начальником станции, и вместо того, чтобы идти через главный выход, где стоял патруль, он провел меня через контору на улицу. Я ехал домой, и этот короткий путь показался мне бесконечно длинным.
Я не буду описывать радость и счастье, которые мы испытывали при этом неожиданном воссоединении. Есть моменты в жизни, мгновенья величайшего счастья (и большого горя), которые не могут быть перенесены на бумагу, но остаются глубоко запечатленными в сердце на всю жизнь.
Побег
Какое это великолепное ощущение – после четырех месяцев заключения жить обычной человеческой жизнью: гулять, встречаться с друзьями, разговаривать, читать беспрепятственно, жить без надзирателей, следующих и следящих за тобой, комиссаров, слушающих твои разговоры и читающих твои письма, и никаких запертых дверей или окон с решетками. Как приятно просыпаться, и чувствовать мягкую теплую постель, и видеть знакомую обстановку удобной комнаты вместо голых серых стен, слышать радостные голоса детей вместо топота и криков стражи и знать, что можешь идти куда хочешь и делать что хочешь.
Эти чувства свободы и счастья так овладели мной, что в течение первых дней я не думал о трудности моего положения, но скоро пришлось. Тюменью правили большевики. Совет состоял из крайних радикалов и возглавлялся комиссаром наихудшего типа. Шли аресты, обыски и конфискации, многие известные горожане были в тюрьме или оставили город, прячась в окрестных деревнях. Вероятно, было указание из Екатеринбурга относительно меня, и я был под негласным наблюдением, но поскольку большевики были поглощены своими собственными делами, которые шли далеко не блестяще из-за участившихся вспышек восстаний в уездах южнее и восточнее Тюмени, они не много внимания уделяли мне. Я старался не привлекать внимания: не возобновил практику, я даже не жил дома, а нанимал комнату по соседству так, чтобы меня успели предупредить, если нагрянет милиция. В течение того короткого времени, что я оставался в Тюмени, по городу шли обыски, большевики искали оружие и запасы провизии. Поскольку наши правители не любили беспокоить себя ночью, обыски проходили днем, и мне было бы легко уйти бродить по улицам, если бы эта процедура началась в моем доме.
Другая опасность грозила мне из Екатеринбурга: приказ арестовать меня или доставить туда, поскольку суд мог начаться в любое время, и положить конец моей свободе. Мысль быть заключенным в тюрьму снова сводила меня с ума. Выходом был побег из Тюмени. Но что будет с моей семьей и друзьями, которые были все еще в тюрьме? Их положение ухудшится с моим побегом. Таковы были мои мысли после первых радостных дней свободы.
Около 10 дней спустя после моего возвращения я совершенно случайно был приглашен богатым татарским купцом к его больному брату в деревню. Татары составляют значительную часть населения района. Большинство из них были очень зажиточными и все настроены определенно антибольшевистски. Татары – потомки прежнего татарского или монгольского населения Западной Сибири, они большей частью занимаются торговлей мехами и кожей, это честные люди, на которых можно положиться.
