Лопухин также уехал из Тюмени в Омск, где у него была работа в правительстве. Я остался в Тюмени и вел мирную жизнь, занятый работой в госпитале, раненые периодически прибывали с фронта, а позже зимой нам пришлось бороться с эпидемиями гриппа и возвратной лихорадки. Новости с фронта не были больше ободряющими. Наступление на Волгу было остановлено, и до нас дошли слухи о серьезных восстаниях в тылу, в Восточной и Южной Сибири. Наконец в мае пришли печальные известия о поражении на фронте и о начале того долгого отступления, которое кончилось годом спустя в Маньчжурии и Владивостоке. Причиной этого поражения было предательство нескольких вновь сформированных полков, которые отказались воевать и открыли часть фронта врагу. Армии пришлось отступать к Уральским горам, и вышел приказ об эвакуации Екатеринбурга и, позднее, Тюмени.
Я отослал свою семью на восток, не имея определенной цели. Они должны были найти в Омске моего кузена и решить вместе с ним, лучше ли остаться там или двигаться дальше на восток. Мне пришлось остаться на несколько дней, так как я был занят эвакуацией госпиталя. Было очень жаль разрушать то, чему было отдано столько энергии, но приказ был ничего не оставлять врагу. Госпиталю был дан специальный поезд из тридцати товарных вагонов, четырехколесных, без рессор обычного в России типа, так хорошо знакомого всем беженцам, которые жили и путешествовали в таких вагонах месяцами. Насколько это возможно, вагоны были приспособлены для раненых: матрасы из соломы были положены на неширокие деревянные полки, на которых раненых трясло и толкало во все стороны, как только поезд трогался. Для раненых с телесными повреждениями было мучением так ехать. Поезда шли медленно, длинной вереницей, один за другим, останавливаясь на станциях на часы и даже дни. Эти остановки были облегчением после тряской езды и давали пассажирам возможность дойти до близлежащих деревень, иногда лежащих за несколько верст от железнодорожной станции, для того, чтобы купить свежей еды вместо надоевшей консервированной пищи.
Любопытной чертой этого способа путешествия был метод, каким люди переписывались друг с другом. Использовать телеграф было невозможно, так как корреспонденты постоянно меняли места обитания. Вместо этого стена станционного здания была покрыта приклеенными или прибитыми кусочками бумаги с типичными надписями, сделанными большими буквами: «Иван Макаров, ты найдешь нас в Томске», подпись и адрес, или: «Петр Смирнов, мы решили уехать из Иркутска, мы оставили наш адрес на почте» и т. д. Это была информация, которую оставляли семьи своим отцам, мужьям и сыновьям, служившим в армии, и которые отступали со своими подразделениями вслед за беженцами. Я сильно сомневаюсь, что один из этих Иванов или Петров нашел свою семью благодаря этому методу сообщения.
Поскольку стояло лето и враги были далеко сзади, эвакуация была довольно приятной и проходила более или менее с сохранением порядка. Как она отличалась от второго отступления пять месяцев спустя после падения Омска!
Местом назначения нашего госпиталя был Красноярск. Проезжая через Омск, я встретил кузена, сообщившего мне, что моя семья проехала дальше в Канск, маленький город верст на сто восточнее Красноярска. Три недели путешествия в товарном вагоне, и мы прибыли в Красноярск, покрыв более двух тысяч верст от Тюмени, немногим более ста верст в день. Город был переполнен военными частями и беженцами, и было нелегко найти подходящее помещение для госпиталя, но в конце концов мы нашли его в здании школы. Пока шли необходимые приготовления, я поехал навестить семью в Канске.
Я не вернулся в госпиталь после этой поездки. Рутинная хирургия не очень интересовала меня, особенно в то время, когда нужно было решать более важные проблемы по организации госпиталей и санитарии, так как в армии возникла угроза больших эпидемий. Поэтому я согласился работать с кузеном Лопухиным и другими в Красном Кресте и Союзе земств в Омске в качестве председателя медицинского департамента.
Несколько дней спустя я уехал из Канска. Мог ли я предполагать, уезжая от семьи в надежде перевезти их в Омск через 2–3 месяца, когда ситуация на фронте улучшится, что я расстаюсь с ней на долгое-долгое время и встречусь с женой и детьми в чужой стране только через четырнадцать месяцев страданий и приключений?
Через Сибирь на санях
Омск, столица Западной Сибири, была резиденцией Верховного правителя (официальный титул Колчака), и в нем размещалась ставка Главного штаба армии. Это город с населением около ста тысяч, но в сентябре 1919 года оно выросло больше чем в два раза. Это был кипящий котел страстей, амбиций, интриг, проектов, радостей и горя людей, собравшихся изо всех уголков России и Сибири и даже из других стран. Линия фронта проходила в четырехстах верстах к западу. Наступление армии было остановлено. Недалекие и легкомысленные люди были настроены оптимистически, но те, кто видел глубже, не обманывались временным успехом армии, у них не было иллюзий относительно реального положения. Восстания среди крестьян вдоль Сибирской железной дороги учащались, грозя прервать единственный путь сообщения между Омском и Восточной Сибирью. Новые деньги обесценивались, и цены росли. Фронт не был стабилен, у командиров не хватало авторитета и точного плана кампании. Немногочисленные отряды союзников и чехословацкие войска не принимали участия в боях, последние стояли в тылу в крупных городах, чтобы поддерживать порядок и предотвращать своим присутствием восстания. Долгий период бездействия постепенно деморализовал их, и чехословацкие отряды справедливо обвиняли в безобразиях, чинимых их солдатами, что усиливало недовольство населения. Ходили слухи, что Колчак ведет переговоры с японским правительством и что они были прерваны только из-за отказа Колчака дать Японии территориальные концессии в обмен на военную помощь. Многие осуждали его за этот отказ, продиктованный чисто патриотическими причинами, они предпочитали, чтобы несколько восточных областей Сибири были под японским правлением, чем вся Сибирь и даже Россия остались бы под большевистской тиранией. Я лично полагал, что вмешательство японских войск принесет больше вреда, чем пользы. Это придало бы продвижению большевиков вперед определенный патриотический импульс, и даже если бы на некоторое время удалось их разбить, это не означало бы конца большевизма. Как я уже говорил раньше, значительная часть России и Сибири еще не ощутила на себе всех прелестей большевизма, а для того, чтобы желать избавиться от него, надо испытать жизнь и страдания под его правлением. Но в эти напряженные дни в Омске главной целью было разбить красных, и иностранная интервенция и иностранное правление казались предпочтительнее мучений большевистской тирании. Более осторожные среди нас, не ожидавшие перемен к «лучшему» в создавшейся ситуации, оставляли Омск, отправляясь в Иркутск или на Дальний Восток. Но большинство оставалось до конца, надеясь, что внезапная перемена на фронте или успешное наступление Южной армии Деникина помогут сбросить большевиков.
Моя семья находилась в безопасном месте примерно в 1600 верстах от Омска, и я был уверен, что я легко доеду до них и в случае необходимости переправлю дальше на восток. Я считал своим долгом делать свое дело до конца. Моя ответственность становилась все тяжелее и тяжелее из-за нового врага, с которым приходилось бороться, – сыпного тифа, этого неизбежного спутника войны, скученности и бедности. Вначале это способствовало большевикам, но потом ударило и по ним. Благодаря твердой дисциплине с этим врагом легко справлялись во время Отечественной войны, но, когда военная дисциплина ослабла, а с медикаментами стало туго, задача усложнилась. Красный Крест взвалил ношу на свои плечи и делал все, что мог, приспосабливая поезда, организуя госпитали и общественные бани на железнодорожных станциях, добывая материалы и аппаратуру для дезинфекции. Все эти меры помогали до известной степени, но эпидемия постепенно разрасталась и перекинулась на гражданское население.
