Невесёлые, вообще-то, итоги у нас. «Зато мы приобрели опыт, – скажет какой-нибудь спец. А вот и ни фига! Наоборот – мы потеряли немало ребят-«стариков», имеющих боевой и лётный опыт. Сержантики и я ничему особо не научились – по команде ведущего наудачу кидали бомбы и примерно так же пускали эрэсы. Воевать в таком ключе смогут даже салажата, которыми нас скоро пополнят. Пилоты грозных штурмовиков – прямиком из училищ. Не удивлюсь, если окажется, что на «применение» они не летали совсем, а налёт на «Иле» у них десять часов. Блин горелый! Аж в груди закололо. Ведь пацанов так готовить – это живые мишени для гансов выпускать.
А эти ребята – это цвет нации… Нет, неправильно. Это цвет советского народа, потому как в текущей реальности вижу – вопрос национальной принадлежности не то что дело десятое, а вообще не рассматривается. Обсуждать кто татарин, а кто хохол можно было с тем же успехом, как рассматривать, кто какую школу окончил, а кто какое училище. И у кого какой формы глаза или какого цвета волосы. Так – просто занятная информация. А почему «цвет народа»? Так ведь в авиацию отбирали лучших из лучших. Они обладали практически стопроцентным здоровьем и отличной физической подготовкой, умели обращаться с довольно сложной техникой (в степени продвинутого пользователя), могли выучить и понять принципы аэродинамики на уровне второго-третьего курсов современного технического вуза. Управление штурмовиком и «боевое применение» – довольно специфические навыки. И не все могли их освоить в короткий срок. Вы сразу поехали на велосипеде и сразу же начали водить автомобиль? А ещё у этих парней было всё в порядке с морально-боевыми качествами. Они не были убеждёнными коммунистами. (Или троцкистами, или лейбористами, демократами, вегетарианцами и тому подобное.) Скорее, как говорит начштаба, – анархистами. Какие были убеждения у моих сослуживцев? Трудно обобщить и как-то классифицировать. Они были убеждены в том, что все люди равны между собой по праву рождения. Убеждены в том, что страна, которую они строят и которой служат, лучше и справедливее той, что была раньше, и всех других стран, существующих вокруг. Считали, что в извечном противостоянии сил добра и зла (света и тьмы, Востока и Запада, далее – без остановок) их позиция единственно возможная и самая верная. И они верили, что за это можно и должно воевать и даже погибать. А ещё они воевали за своих родных, за свой дом, за однополчан. Каждый раз, идя на взлёт, они делали осознанный выбор смертельной опасности (для себя лично) как возможность нанести урон врагу.
Да, попутно отмечу интересную вещь. Война идёт почти год. На захваченных территориях уже творится кровавый кошмар, ответом на который стало партизанское движение. А у нас почему-то эта тема раскрывалась как-то глухо и невнятно: иногда проскальзывает в газетах и на плакатах, и всё. Какая-то абстрактная «фашистская неволя», «сапоги оккупантов, топчущие родную землю», «замученные соотечественники». Ау! Политотделы! Где наглядная агитация? Где информация о конц-лагерях и массовых расстрелах? Почему никто не скажет, что из тех, кто сдался в плен, на текущий момент в живых осталось не более двадцати процентов? Где сведения о плане «Ост»? Значит, проигрывать информационную войну начали уже тогда? Ведь из этого потом родилась фальшь, что в оккупации всё было не так уж и плохо, а это потом коммунисты и комиссары устроили всеобщее промывание мозгов. И через пятьдесят-шестьдесят лет эти метастазы обернутся фашистскими молодчиками, марширующими по улицам городов моей страны.
Закончилось у ребят курево. Из перелесочка начали подтягиваться комариные отряды, которым мелкий дождик, казалось, только в радость. Потихоньку мы разбредаемся по своим опустевшим палаткам, чтобы провести в них последнюю ночь. Надо ещё успеть заменить подшиву на свежую и хотя бы щёткой пройтись по гимнастёрке и штанам. «Стрелочки» потом наведу при помощи нашей единственной самодельной табуретки и лавки. Баночку (почти уже пустую) с обувным кремом (не вакса какая-нибудь, а настоящий «крем для обуви чёрный») оставил Санька.
В нашем жилище остался я один. У соседних нар на таком же гвозде, вбитом в стенку, как и у меня, висел «сидор» Гриши Сотника. Пошарив на полке, нашёл коробок спичек и зажёг «светилку». Завтра оставлю её как память о нашем звене. Собственно, больше мне и оставлять нечего. Даже кусок брезента, заменивший с начала июня нам дверь, – не наш, а имущество БАО. А, вспомнил – вешалку для плащ-палаток, которая стоит у входа, сделали наши техники. Её тоже оставлю.
На всех местах, кроме моего и Гришиного, уже скатали матрасы и убрали подложки из сена и лапника. Закончив приводить себя в порядок, я подошёл к полке, прибитой между нарами. Снял белое полотенце, висевшее у Сотника рядом с вещмешком. Сложил зубной порошок в жестяной баночке, зубную щётку и кусок мыла и закатал в полотенце. Пошарил по полке – не осталось ли Гришиных вещей? Вроде всё собрал. Не, ещё нашлись расчёска и карманное зеркальце. Их я тоже вложил в полотенце. А потом убрал в «сидор» Сотнику. Завтра отдам местному комбату. Гришка вернётся – вещи его дождутся у старшины БАО.
Скатывать его лежанку не стал. Ведь если человек придёт ночью, то ему надо будет куда-то лечь спать. Так пусть ложится на своё место.
От поля до вокзала
До Москвы полк последний раз добирался на собственном транспорте. К тому же в дивизии расщедрились и прислали ещё несколько машин (с возвратом). «ЗиСы» и полуторка везли технарей и комендачей. Один из транспортов оккупировали для себя лётчики. У всех личных вещей самый минимум: смена белья плюс запасной комплект формы. Ну, я ещё взял краги и шлем с очками – они у меня новые были. Дырявый комбез, в котором ползал по переднему краю, оставил «на тряпки». А что ещё с собой можно взять? Мне-то и нечего. Щётку из своей палатки-землянки прихватил (почти новая – оставлять жалко было, а в «сидоре» места много не занимала). И ещё продукты для дома. Часть нам сухим пайком выдали, а часть в военторговской автолавке прикупил. У наших парней тоже в основном были вещмешки. Довоенными чемоданчиками с обитыми углами, когда-то фасонистыми и пижонистыми, а ныне обтёртыми и поцарапанными, могли похвастать только Женька и Андрей. Что возил в своём Белоголовцев – не знаю, а Ковалёв в чемоданчике держал комплект довоенного парадного обмундирования и свою гордость – настоящий кожаный реглан. Он его берёг и надевал только в апреле-мае. Лишь стало теплее, положил обратно в чемодан. Потому реглан смотрелся как новенький. Не то что весь заношенный и затёртый у Храмова, который таскал его не снимая, и в холод, и в зной.
Техники постарались как можно больше набрать инструмента и своих приспособлений. Тем более что больше половины из них были сделаны их руками. Самым хозяйственным оказался Бородулин. Кроме медицинских инструментов он ещё упаковал целый ящик всякими ампулами, порошками, таблетками и пилюлями. А что поделаешь? Списать их он не мог – срок годности не вышел. Оставить или передать тоже не в состоянии – переоформлять пришлось бы целый месяц. Просто так бросить – можно под трибунал угодить. Пришлось большую часть сохранившихся медикаментов забирать с собой. Но, несмотря на всю его прижимистость, нашим сменщикам достанется хорошо оборудованная процедурная – операционная и приличная санчасть.
