Что касается обучения женщин нашей страны чтению и письму, то, на мой взгляд, это дело похвальное при условии соблюдения некоторых правил. Для чтения следует выбирать книги, способствующие исправлению нравственности и повышению грамотности. Приобщение к науке отвлекает женщину от плетения козней и изобретения хитростей, о чем речь пойдет ниже. Замужним не мешало бы прочесть эту мою книгу и другие, ей подобные. Ведь и в еде существуют блюда, дозволенные только замужним женщинам, то же самое и в словесности. Нельзя отрицать, что арабский язык способен завлечь в ловушку, ибо в нем существуют дразнящие и возбуждающие страсти слова и выражения, которых нет в других языках.
У Ибн Малика
, к примеру, в его «Комментарии к ал-Машарик» говорится, что существует восемь стадий любви: начальная — истихсан, когда кто-то нравится, притягивает к себе взгляд и слух; она переходит в мысленную — тафкир, когда этот кто-то постоянно присутствует в мыслях; потом возникает влечение (майл) к понравившемуся (понравившейся); влечение перерастает в любовь (махабба), то есть в душевное согласие, из которого рождается сердечная близость и полная открытость друг другу; далее — пылкая и постоянная любовь (хава); усиливаясь, она становится страстью (‘ишк), когда все помыслы влюбленного сосредоточены на любимой; далее страсть возрастает до безрассудства (татаййум), когда влюбленный не может ни на мгновение расстаться с любимой; и наконец превращается в безумие (валах), выходящее за всякие пределы, когда влюбленный уже не отдает себе отчета в том, что он говорит и куда идет, и никакие врачи не в состоянии его излечить.
Я бы добавил к этому еще сабаба — нежную любовь, гарам — всепоглощающую любовь, хийам — безумную любовь, джава — тайную страсть, шавк — мучительную страсть, тавакан (имеет то же значение, что и шавк), ваджд — обретение любви, калаф — подчинение любви, шагаф — всепроникающую любовь, то есть любовь всеми фибрами души и сердца, и тадлих — любовь до потери памяти. Эти слова позволят тебе прочувствовать одну за другой все стадии возрастающей любви. Тогда как в языках других народов существует только одно слово — любовь, которое применяется по отношению и к Творцу, и к Его творениям.
На мой взгляд, многие качества, похвальные в мужчинах, не являются таковыми для женщин, щедрость, например. Щедрость мужчины искупает все его недостатки, но щедрость женщины непростительна. Сюда же следует отнести и такие качества, как хитрость, хвастливость, геройство, храбрость, доблесть, твердость, грубость, стремление к высоким постам, к трудным делам, к дальним путешествиям, к недостижимым целям, ко всяким крайностям и ко всему, выходящему за рамки разумного. В доказательство можно привести их склонность к поклонению и к суевериям. В этом они настоящие сумасбродки, совсем теряют разум — верят в чудеса, в видения, в сны, в общение с ангелами, в обращенные к ним голоса, в возможность воскрешения умерших молитвами. Они могут убить свое новорожденное дитя, желая, чтобы оно непременно попало в рай, пока оно невинно. Родив близнецов, утверждают, что они родились без отца. А та, которая полюбила, покидает отца и мать, произведших ее на свет и воспитавших ее, и устремляется вслед за мужчиной, о котором ей не известно ничего, кроме его мужского пола. Короче, во всех своих поступках и увлечениях женщины заходят гораздо дальше мужчин.
Куда может завести их любовь к чтению, не знаю. На усердное чтение женщин подвигает уверенность в том, что они более, чем мужчины, склонны к тому, что доставляет удовольствие. И чем сильнее эта склонность, тем дальше они заходят в своих удовольствиях, в том числе случайно, при неожиданных обстоятельствах или непроизвольно, под влиянием момента. Мы имеем в виду разговоры, смех, молитвы, жестикуляцию. Если иногда они бывают сдержанными в этом отношении, то порой увлекаются сверх всякой меры.
Возможно, женщин обидят эти мои слова, если они услышат их в присутствии мужчин. Но я абсолютно уверен, что, прикрываясь рукавом, они будут смеяться и одобрят их, подумают, что я в какой-то момент был женщиной и выведал все их секреты, а потом Всевышний — хвала Ему — превратил меня в мужчину. Или, что я узнал их от Хинд, Су‘ад, Зайнаб и Маййи, когда был совсем юным и воспевал их в лживых стихах, утверждая, что от любви к ним лишился сна, потерял рассудок и сердце мое разбито.
Разумеется, сердце мое не разбито, а если бы однажды оно разбилось, то уже никогда бы не склеилось, потому что, когда его заполоняли заботы и печали, ни одного человека в моей стране это не волновало. А я горевал оттого, что не находил нужных слов для выражения смыслов, и пытался изобрести нечто такое, чего никто до меня еще не изобретал. Я думал, что это будет важно для человечества так же, как те изобретения, которыми сегодня гордится наш век. Я проводил ночи в тоске и отчаянии, моля Бога о помощи. Я не беседовал с Хинд, а все, что узнал, я узнал из праведных снов, ибо полагался на Господа и был всецело предан Ему. А если женщины мне не поверят, то пусть они проведут ночь или две, молясь так же усердно, как я, и я уверен, что Господь ниспошлет им праведные сны и посвятит их в дела мужчин.
11
О ДЛИННОМ И ШИРОКОМ
А сейчас вернемся к ал-Фарйаку, который тоже вернулся к своей профессии, а именно — к переписыванию рукописей, хотя ему вовсе этого не хотелось. Случилось так, что двое юношей из эмирских детей пожелали учить грамматику у одного известного грамматиста, и ал-Фарйак присутствовал на уроках, склонившись над своей рукописью. Один из учеников медленно соображал, но быстро отвечал — он зевал, потягивался, иногда говорил правильно, иногда ошибался, то дремал, то просыпался, то чихал, то тихо газы пускал. А если ему казалось, что он в вопросе разобрался, то с довольным видом подмышки чесал, а потом принимался буянить и громко кричал: «Пропади они пропадом, глупцы и тупицы, отчего все люди не учат грамматику, ведь это проще, чем почесать задницу? Клянусь, если бы все науки были таковы, я бы досконально их изучил и ничего не упустил. Я слышал, что грамматика — это ключ ко всем наукам и самая простая из них, а остальные намного труднее». Учитель ему возражал: «Не говори так, грамматика — фундамент всех наук, и любая наука может строиться только на ее основе. Разве ты не видишь, что жители нашей страны изучают одну только грамматику, не испытывая к другим наукам никакого интереса? Они считают, что одолевший грамматику способен постичь все сущее в мире. Поэтому и ученые пишут труды лишь о грамматике, а спорят только о том, какой из ее разделов важнее и как следует толковать неясные места. Расходятся также в оценке примеров, приводимых грамматистами: одни считают их надуманными, другие — редко встречающимися, но все согласны в том, что ученый может называться ученым лишь в том случае, если он силен в грамматике, изучил все ее тонкости и приводимый им пример отвечает всем правилам. Например, если ты говоришь «Зайд ударил ‘Амра», не указав, что первое имя стоит в именительном падеже, а второе — в винительном, то удар не будет иметь места, и данному сообщению нельзя будет доверять. То есть достоверность глагола «ударить» определяется именительным падежом Зайда. А все языки, в которых отсутствуют морфологические признаки именительного падежа, совершенно бесполезны. Люди, на них общающиеся, понимают друг друга по привычке или по договоренности. И нельзя верить ни их книгам, хотя бы и многочисленным, ни их наукам, хотя бы и доказательным. Изучая грамматику, я пролил немало пота и частенько ломал голову, пытаясь разобраться в связях между словами, не спал ночами, проясняя темноту смысла, но все же это принесло мне огромную пользу, и я навсегда преисполнился благодарности к дочери Абу-л-Асвада ад-Ду’али
— именно благодаря ей он сделал свои открытия. (Добавлю к этому, что и все другие открытия были сделаны благодаря женщинам.)».
