Он: Но ведь есть и толстые врачи, а они люди ученые и, в отличие от невежд, знающие, что человеку полезно.
Я: Врач не видит людей, когда они едят, пьют и выполняют супружеские обязанности. Он видит их, когда они заболевают, а чем они до того занимались, ему неизвестно и не может его огорчать. Ученый же всегда и повсюду наблюдает проявления невежества и заблуждений простого народа. И это заставляет его сожалеть и страдать.
Он: Значит, ты предлагаешь закрывать глаза на невежество?
Я: Я говорю, хорошо живется тому, кто мирится с ним.
Он: А что ты думаешь о поэзии?
Я: Если от поэзии и есть какая-то польза, то лишь та, что она дает средства к существованию. А если человек сочиняет стихи просто из сумасбродства, из любви к созвучиям и к нанизыванию слов, к воспеванию прекрасной женщины или розы, или цветущего сада, как это свойственно большинству поэтов, или к оплакиванию осла, как делаешь это ты, то лучше отказаться от этого занятия.
Он: Но лучшие стихи сложены сумасбродами, по вдохновению, а не по обязанности. Я, когда воспеваю великодушного, испытываю, сочетая одно слово с другим, такое же удовольствие, как ювелир, сплавляющий два совершенно разных металла. Плач по ослу — другое дело. На его сочинение я потратил всего час времени.
Я: Но люди видят лишь явное и назовут твою касыду об осле «ослиной». А твои бейты о великодушном — хвалебными.
Он: Если дело обстоит таким образом, как ты говоришь, то почему ты отказываешься сочинять стихи о женщинах? Это сейчас ходовой товар.
Я: Во-первых, сочинитель — излюбленная цель злых языков, они способны опорочить его и содрать с него кожу — об этом я тебе уже говорил. Во-вторых, звание сочинителя отнюдь не похвально, и большинство людей презирает эту профессию. Сочинителя считают двуличным, лжецом и называют шейхом, что тоже звучит презрительно в устах многих, особенно женщин. Здесь, как я вижу, самые уважаемые звания, у христиан — священник, а у мусульман — бей. Священнику все христиане целуют руку и испрашивают у него благословения. А женщины-коптки доходят до того, что своими руками омывают священнику ноги розовой водой, а потом хранят эту воду в бутылке. Если священник проголодался, он несет свою утробу в дом одного из знакомых, и жена знакомого принимает его с радостью и почтением, чем он и пользуется, наедаясь до отвала. Если же священник по той или иной причине не может выйти из своего дома, он посылает служку в знакомый дом, и тот приносит ему оттуда обед, достойный быть воспетым поэтами нашего времени. Бей, хотя и пользуется уважением людей, не может рассчитывать на такие подношения, как священник. Потому что он не может ходить один, его всегда сопровождают два охранника — справа и слева. Они, хотя внешне и выказывают ему покорность и почтение, в глубине души не питают к нему добрых чувств и строго надзирают за ним. Единственная для него возможность избежать надзора — это переодеться в платье какого-нибудь слуги.
Он: Вряд ли мне удалось бы стать священником или беем. Наряд священника мне не годится, потому что я не люблю безвкусицы. А для звания бея не гожусь я, поскольку Провидение изначально не одарило меня необходимыми для этого качествами. Мне остается только стать шейхом, и в этом я полагаюсь на Господа.
Я: Я расстаюсь с тобой в надежде, что ты сообщишь мне, как тебе живется в звании шейха.
Он: Обязательно сделаю это, если Господу будет угодно.
18
РАЗНЫЕ БОЛЕЗНИ
После этого ал-Фарйак начал усердно сочинять стихи, дабы заслужить звание шейха. Ему пришло на ум брать уроки грамматики у одного шейха, так как он решил, что знаний, полученных им на родине, недостаточно чтобы быть панегиристом Великодушного. Но как раз в это время у него сильно заболели глаза. Подлечив их, он приступил к занятиям и прочитал с шейхом Мустафой две небольшие книги по морфологии и синтаксису. Но тут его одолели глисты, которые появляются, как говорят, из-за того, что человек ест сырое мясо, а в Сирии это обычное дело. Во время занятий у него начинались ужасные колики в желудке. Шейх думал, что их вызывает сложность изучаемых вопросов и множество противоречивых объяснений. Однажды он даже сказал: Слава Аллаху, никто из изучавших у меня эту науку не избежал колик. Ал-Фарйак ответил ему: В коликах, господин мой шейх, виноваты не только Зайд и ‘Амр, тут замешаны и глисты — стоит мне съесть что-нибудь, как они пожирают все съеденное. Ничего, — сказал шейх, — возможно, с благословения науки тебе полегчает.
Случилось так, что один из знакомых спросил ал-Фарйака, может ли он прочесть с тем же самым шейхом книгу «Изучение нерешенных вопросов»
, которую читают христиане в горных школах Ливана. Закончив чтение книги, этот знакомый попросил шейха написать ему иджазу
на обучение этой книге в его стране. Шейх написал иджазу и передал ее ал-Фарйаку. Прочитав, ал-Фарйак нашел в ней грамматические ошибки. Он указал на них шейху, и тот обещал написать другую. В другой были те же ошибки, и ал-Фарйак снова указал на них шейху. Тогда шейх сказал: Напиши ему иджазу от моего имени, какую захочешь. Ал-Фарйак написал, и шейху она очень понравилась. При всем том шейх отлично разбирался в грамматике и мог целый час комментировать какую-нибудь неполную фразу. Однако сам он ничего не писал и не сочинял. Все его знания были у него в голове и на языке и никогда не выливались на бумагу.
После чтения трудов по грамматике у ал-Фарйака снова заболели глаза. Когда он выздоровел, решил изучить книгу «Комментарий к краткому толкованию синтаксических форм»
с шейхом Ахмадом. Но как только начал ее читать, заболел чесоткой. Поначалу зуд не слишком его донимал, и он продолжал чтение. Но когда шейх Ахмад приступил к комментированию очень сложного вопроса, у ал-Фарйака зачесалось все тело, и он принялся скрести его обеими руками. Шейх удивился и спросил: «Что с тобой? Мне кажется, ты не слушаешь меня. Что мы сейчас обсуждаем: взаимодействие слов или взаимодействие членов тела?» Ал-Фарйак ответил: «Прошу прощения, господин мой, удовольствие от чесания отвлекает меня от всего остального». «У тебя что, чесотка?» — воскликнул шейх. «Очевидно, она самая» — подтвердил ал-Фарйак. Шейх взглянул на его руки и покачал головой: «Это она, клянусь Аллахом, тебе следует сидеть дома и смазывать тело собачьим калом — других способов лечения нет». Ал-Фарйак уединился у себя дома и каждый день смазывал тело упомянутым калом. Он часами сидел на солнце и испытывал чувство унижения.
Когда, наконец, оправился от болезни, вернулся к чтению, а когда закончил книгу, у него опять заболели глаза. Потом ему взбрело в голову читать комментарий к «Лестнице» ал-Ахдари
. Этим он занялся с шейхом Махмудом, но вскоре заболел холерой, которую в Египте называют «желтым ветром». Три дня он пролежал в полном беспамятстве, не соображая, где он и что с ним. Он не мог говорить. Лишь один раз слуга услышал, как в бреду он произнес слова «великий императив» и подумал, что он говорит о своей болезни. В Египте тогда еще никто не болел холерой, но через тридцать дней она распространилась по всей стране, и люди стали умирать тысячами. Тогда ал-Фарйак понял, что он был, как выражаются логики, первым составным элементом этого бедствия, а остальные — следующим, и, что глисты, от которых он жестоко страдал, были причиной его заболевания, а он, в свою очередь, — причиной его распространения. Он сел на своего осла и стал объезжать рынки, уверенный, что больше ему ничто не грозит. (Примечание: это был не тот осел, который удостоился оплакивания и надгробной речи, а другой, но тоже заслуживающий похвальных слов.)
