Я получил стихи твои, Фарнак.
Но знай, мой брат, я, как и ты, монах,
И нет у нас ни яств, ни женщин,
Ни вин прекрасных в погребах.
Ал-Фарйак тут же поспешил в этот монастырь выговорить настоятелю за то, что он неправильно написал его имя, и увидел во дворе женщину, жену одного из эмиров. Она укрылась в монастыре от солдатни. Придя к настоятелю, он сказал ему: «Твои лепешки, господин мой, окупили недостатки стихов, но зачем было изменять мое имя?» Вспомнил об увиденной во дворе женщине и добавил: «Ты утверждал в стихах, что вы монахи, и у вас нет женщин! А я видел цветущую, пышущую здоровьем женщину». Настоятель ответил: «Имя твое я изменил ради рифмы, в поэзии это позволительно. А говоря о женщинах, я имел в виду, что у нас нет жен. Но мы не отрицаем, что жены других посещают нас иногда, чтобы испросить у нас благословения». «Как это вам так повезло?» — поинтересовался ал-Фарйак. Настоятель не понял вопроса. Но слышавшая его женщина все поняла и пригласила ал-Фарйака выкурить с ней наргиле. Он провел в ее обществе час, благодаря которому недовольство, вызванное изменением его имени, полностью из него выветрилось.
Вернулся в свою келью ублаготворенный и нашел там начальника толковальни, в голове которого застрял и не давал ему покоя пресловутый сон. Заслышав стук барабанов из военного лагеря и завидев блеск оружия солдат, он вопрошал: «Разве вы не слышите звук дьявольского барабана, в который бьет какой-то монах? Не видите рогов дьявола, вспыхивающих огнем, когда о них трутся женщины?» А его супруга, не обращала никакого внимания ни на его вопли, ни на военный лагерь возле монастыря, потому что могла думать ни о чем, кроме своей любви к Ветке
.
Но потом, благодарение Господу, положение изменилось: солдаты ушли из страны и дороги стали безопасны. Начальник толковальни успокоился и решил ехать в Дамаск, а по дороге посетить Баальбек, чтобы взглянуть на его удивительную крепость. Они наняли лошадей и мулов и отправились в путь.
15
ОТЪЕЗД ИЗ МОНАСТЫРЯ
Ал-Фарйак и Ветка сели на мулов, госпожа и ее супруг — на лошадей, к ним присоединились другие всадники, и они поехали в Дамаск. Не успели далеко отъехать, как фарйаков мул чего-то испугался, стал прыгать, лягаться и сбросил своего всадника. Ал-Фарйак упал, ударился бедром о камень и сильно захромал. Его начальник расстроился: он боялся лишиться опытного толкователя. А жена его злорадствовала, потому что считала, что ал-Фарйак подглядывает за нею и за ее Веткой. Так беда мужчины может стать иногда радостью для женщины.
Тут, дорогой читатель, предлагаю тебе пополнить твои и без того широкие познания. Знай, что нет ничего хуже езды на этих зловредных мулах, к тому же без седла, удил и стремян. Болваны погонщики заменили удила веревками, привязанными к железным цепочкам. Всадник держит в руке цепочку, и в случае, если мул припустится вскачь, рука быстро слабеет и не может его удержать. А обычно вслед за одним пускаются вскачь все остальные мулы. Вслед за фарйаковым поскакал и мул Ветки. Ветка сполз с его спины, нога его запуталась в веревке, а голова свесилась до земли. И никто не мог остановить мула. Для госпожи это зрелище было непереносимо: ее глаза чуть не вылезли из орбит, сердце рвалось из груди, впервые в жизни ей вдруг захотелось стать мужчиной и броситься на помощь другому. Но Господь смилостивился, мул остановился, и Ветка выпрямился на его спине. Они тронулись дальше и доехали до Баальбека. Ал-Фарйак был еле жив — он слез с мула и лег в тени, под деревом. Легкий ветерок усыпил его, но, и поспав, он чувствовал себя разбитым. В Дамаск приехал совершенно больной, снял комнату в караван-сарае и несколько дней не выходил из нее. Когда почувствовал себя лучше, отправился в дом родственников его жены, познакомился с ними, и они ему обрадовались. Но лихорадка снова вернулась к нему, он впал в беспамятство, а когда пришел в себя, решил пойти в хаммам помыться. После чего лихорадка возобновилась. Случилось так, что однажды ему стало плохо в отхожем месте, он упал и попал головой прямо в дыру. Он закричал: «Спасите! Голова моя в дыре! Дыра в моей голове!» Прибежали люди, одни, увидев его, смеялись, другие — жалели. Наконец он выздоровел и смог продолжить путешествие вместе со своими спутниками.
Но до его отъезда из этого славного города я должен заставить его рассказать о достоинствах местных женщин, поскольку ничего другого он делать не умеет. Говорить о природе, климате, растительности, числе жителей и политике не его дело.
Говорил ал-Фарйак: «Я приехал в Дамаск, страдая от лихорадки, которая преследовала меня с Баальбека, а едва выздоровев, покинул город. Поэтому описать дамасских женщин могу лишь бегло. Но если вы настаиваете, то извольте: По приезде я остановился в караван-сарае под названием «Хан Фарис». Хозяин дал мне в услужение старуху. По ее манере говорить, смешивая ласковые выражения с крепкими словечками, я понял, что старухи играют важную роль в женских делах. Они входят в дома под видом торговок женской одеждой, а выходят, добившись от женщины согласия раздеться. Они самое верное и простое средство общения между любовниками. На первый взгляд мне показалось, что женщины-мусульманки красивее христианок, как и мужчины-мусульмане красивее христиан и красноречивее их — так обстоит дело во всех мусульманских странах. У большинства женщин кожа белая с розовым оттенком. Они высоки ростом и стройны, однако белое покрывало, которое они накидывают, выходя из дома, смотрится на них не так красиво, как покрывало жительниц Каира. У тех и у других покрывало скрывает достоинства фигуры, и возможно, они носят его специально, чтобы не вводить мужчин в искушение. За это им спасибо. Но что тогда означают бросаемые ими взгляды, эти повороты головы, покачивания бедрами? Не требуется заглядывать под покрывало, чтобы догадаться, что под ним скрывается. Разве может облако спрятать солнце? Оно лишь позволяет на него смотреть! А дома жительницы Дамаска носят самые прелестные и соблазнительные наряды. Когда я первый раз вышел из своей комнаты в караван-сарае после лихорадки и познакомился с посетительницами-христианками, они показались мне очень женственными, приятными в разговоре и разумными. Думаю даже, именно им я обязан своим выздоровлением. Если бы я не опасался прослыть скупцом, обходясь без докторов, и не боялся того, что меня может постичь участь моего отца, умершего в Дамаске, я не стал бы прибегать к услугам медицины. А наблюдая украдкой за этими женщинами, я замечал, как грудь их вздымается и опускается в такт их дыханию. Видел я также и некоторых знатных мусульман, посещавших хозяина караван-сарая и ведших с ним долгие беседы. Они были важными и степенными. Не знаю, что побудило митрополита Германуса Фархата сказать в своем диване следующее:
Я по характеру мягкий халебец,
У тебя же грубый нрав жителя Джиллика
.
Этот глупец назвал также халебца франтом, а дамаскинца — нищим, хотя жители Дамаска тоньше, умнее, красноречивее, щедрее, великодушнее и благороднее жителей Халеба. Это подтверждается тем, что Пророк почтил его своим посещением, в нем жили некоторые сподвижники Мухаммада, он стал и остается преддверием Ка‘бы, местом сбора паломников. Христиане живут в нем в удобных, просторных домах, в отличие от христиан в Халебе, имеющих право жить только вне города и входить в него лишь для купли и продажи. Господь уберег Дамаск от землетрясений, которые столь часты в Халебе, а также от этих жутких нарывов, причиняемых тамошней водой и часто обезображивающих лица заболевших ими. Хотел ли митрополит сказать, что именно христиане Халеба более воспитаны? И справедливо ли унижать людей ради рифмы и игры словами? Ведь говорят, например, католикос-задери нос, митрополит-грязью умыт, священник-мошенник, монах-вертопрах, рыночник-берет на крик, коробейник-бродяжить привык. Что же касается языка, то жизнью клянусь, ломаный язык халебцев не идет ни в какое сравнение с правильным языком дамаскинцев. Халеб находится рядом с турецкой границей, и в язык его жителей проникло много турецких выражений, а говоря по-арабски, они запинаются.
