Услышав чье-то пение, Жена говорит, что голос ее маленького сына волнует ее гораздо больше.
Жена, разговаривая с людьми ниже ее мужа по положению, не позволяет себе смеяться, и щеки ее не краснеют.
Муж узнает, что соседу нравится его жена и он вздыхает по ней, но она не обращает на него внимания.
Муж видит, что жена любит сына и заботится о нем, и она хорошая хозяйка.
Видит женщину, что-то усердно шьющую для мужа или для сына, и из рук ее выходит превосходная вещь.
Женщина ставит котел на огонь, внимательно следит за ним, и готовит вкусную, аппетитную еду [...]
Явившись домой к обеду или к ужину, муж видит стол, заставленный вкусными блюдами, ест и пьет в свое удовольствие, потом видит в окно соседку, надевающую платье, и разглядывает, как платье облегает ее зад.
И тому подобное.
8
ПОСПЕШНЫЙ ОТЪЕЗД И БЕССВЯЗНОЕ БОРМОТАНИЕ
Какое-то время ал-Фарйак продолжал заниматься исцелением от дурного дыхания, и ему это очень надоело, потому что зарабатывал он мало. Он пытался избавиться от этой работы, скучал и тосковал. Тут случилось, что великий Ахмад-паша бей, правитель прекрасной провинции Тунис поехал во Францию. Он пожертвовал на бедняков Марселя, Парижа и других городов огромные деньги, о чем стало широко известно, и вернулся к себе. Ал-Фарйак счел своим долгом поздравить его касыдой. Написал касыду и послал паше с человеком, который мог вручить ее Его Высокопревосходительству. Не прошло и нескольких дней, как в его дверь постучал капитан военного корабля. Когда он вошел в дом и его пригласили сесть, он сообщил ал-Фарйаку: «Твоя касыда доставлена нашему господину и повелителю, и он приказал мне привезти тебя к нему на моем корабле». Эти слова пробудили в ал-Фарйаке надежду на скорое избавление от его должности исправителя дурного дыхания, и он воскликнул: «Клянусь жизнью, не ожидал, что поэзия еще пользуется спросом на рынке. Но если Господь желает добра своему рабу, то открывает для него все пути, не исключая и поэзию. Радуйся, ал-Фарйакиййа, смейся надо мной, хвастайся, сколько хочешь — я не боюсь насмешек в этот счастливый день [...]»
.
Говорил капитан: «Ал-Фарйак выкрикивал какие-то слова во славу Господа. Я ничего не понимал из этих выкриков. Я спросил его, неужели он так же будет говорить и в Тунисе, таким же языком будет общаться с нашим господином и с самыми важными людьми в нашем государстве?». Он ответил: «Нет, таким языком я говорю и такие выражения использую редко». Капитан сказал: «Тогда готовься ехать, и можешь взять с собой семью, если хочешь. Наш господин благороднейший из людей и не будет возражать». Ал-Фарйак и его семья собрались в дорогу, сели на корабль и двенадцать дней спустя — ветер, как уже повелось, был встречным — прибыли в Халк ал-Вади. Упомянутый правитель повелел поселить их в доме эмира флота.
Тут следует особо упомянуть о той щедрости, которой Всевышний отметил арабов в отличие от всех других народов. Приглашение было направлено правителем одному ал-Фарйаку, а не всем обитателям его дома. Но когда до благородного слуха правителя дошло, что его панегирист приехал с семьей, он не возмутился и не назвал панегириста бессовестным невежей, притащившим весь свой выводок. Он не сказал капитану: «Ты нарушил политические законы и королевские указы, и мы, в назидание другим, снимаем с твоих плеч капитанские погоны». Капитан сохранил свое звание, и ал-Фарйак мог по-прежнему любоваться его погонами и пользоваться гостеприимством эмира флота. А ведь если бы кто-то, получив приглашение от знатного франка, привел к нему с собой другого человека, ему было бы сделано замечание, а то и отказано в приеме. А жены франков, приглашая к себе ал-Фарйакиййю, непременно оговаривали, что приглашается она одна — без служанки и без ребенка. Хотел бы я знать, снизошел ли хоть один из их королей послать военный корабль за каким-то поэтом и осыпать его дорогими подарками?! Насколько мне известно, поэты, сочинявшие панегирики их королям, не получали от них другой награды кроме пренебрежения и упреков, хотя именно короли, как никто другой, жаждут благодарности и прославлений. Но они презирают поэтов, желающих получать за это деньги. А для чего, спрашивается, сами они копят деньги? Для какой цели? Ведь короли вкусно едят и пьют, в роскоши живут и нужды не ведают! Или они боятся обеднеть и разориться? Или считают излишним одаривать поэтов?
Вот поэтому-то, то есть потому, что щедрость присуща только арабам, ни у одного народа нет таких славных, выдающихся поэтов, как арабские, жившие в разных местах и в разные времена.
Греки гордятся единственным поэтом — Гомером, римляне — Вергилием, итальянцы — Тассо, австрийцы — Шиллером
, французы — Расином и Мольером, англичане — Мильтоном, Шекспиром и Байроном. Но арабские поэты превосходят всех упомянутых, и их не сосчитать. Только в эпоху халифов одновременно творили двести поэтов, все великие и блистательные. А все потому, что, как говорится, наслаждение раскрывает ладонь.
К тому же франкская поэзия не идет ни в какое сравнение с арабской. Франки не придерживаются рифмы, у них не найдешь ни одной касыды с единой рифмой, ни тропов с фигурами при множестве исключений, которыми переполнен их язык. Их поэзия, по правде сказать, требует от автора меньших усилий, чем наша рифмованная проза, садж‘. И ни один из франкских поэтов не удостоился быть сотрапезником своего короля. Самое большее, чего они достигают — получить от короля позволение читать свои стихи перед публикой. Для Его Величества короля считается унизительным избрать в сотрапезники и собеседники поэта. Еще говорят, что франкских поэтов так много, что король не может никого из них предпочесть. Покажите мне, где они эти многие при столь богатой казне! Сколько сейчас в Англии прозаиков, а во Франции поэтов?
Я должен добавить еще одно замечание. Редко какой выдающийся арабский или не арабский поэт нравится всем. Некоторые поэты красноречивы и многословны, но они не изобретают новых мотивов. Другие изобретают мотивы, но не умеют найти нужных слов. Одни отдают предпочтение тонким и гармоничным выражениям, другие пишут любовные стихи или еще что-то. Но нет одного, такого, в ком сочетались бы все эти достоинства, или такого, кто мог бы выразить настроения всех людей. Кто обладал бы зорким взглядом, покоряющей силой, великим умом, любил бы женщин, знал бы о них все — об их очаровании и хитростях, об их привязанностях и неприязнях, об их радостях и печалях, о том, что они о себе говорят и что скрывают. Кто был бы всегда рядом с ними, где бы они ни появлялись, и его не заботили бы ни громкие голоса, ни слава его соперников. И кто считает, что сказанное Имруулкайсом:
Если, бывало, ребенок заплачет позади женщины,
то она оборачивалась к нему одной частью,
а другую оставляла в моей власти
.
лучше, чем сказанное ‘Антарой:
Я ударил его копьем и тут же пронзил мечом
из чистой индийской стали
.
А тот, кто смеется над женщинами или предпочитает держаться от них подальше, бесчувственный, угрюмый, неласковый, убежденный холостяк, ворчливый, грубый, мрачный — упаси нас Боже от такого! — способен сочинять лишь зухдиййат
и хукмиййат
.
