Книга Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком, страница 99. Автор книги Ахмад Фарис аш-Шидйак

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком»

Cтраница 99

(Примечание: ал-Харис хорошо относится к ал-Фарйаку, и поэтому не отметил туманности некоторых бейтов. Я же не хочу обманывать читателя, с которым мы сдружились с первых страниц этой книги. Пусть он сам обратит на это внимание.)

14
ОПЛАКИВАНИЕ СЫНА

Отцу свойственно любить всех своих детей, сколько бы их ни было, со всеми их слабостями и недостатками и считать их самыми лучшими. Человек завидует каждому, кто превосходит его достоинствами и заслугами, кроме собственных отца и сына. Когда человек стареет и уже не может наслаждаться радостями жизни, ему достаточно видеть, что ими наслаждается его сын. И нет для мужчины большего счастья, чем спать в одной постели с женой и с маленьким сыном, его не раздражает ни плач, ни крик, ни верчение лежащего между супругами малыша. Но нет для него горшего страдания, чем видеть сына больным, не способным пожаловаться, сказать, что у него болит, чтобы знать, как его следует лечить. Ведь и сами врачи затрудняются в лечении детей и часто ошибаются в выборе лекарств. К детям предпочтительнее приглашать врачей, имеющих долгую практику и начитанных в медицинских книгах. Отец, как только заметит, что его ребенок нездоров, должен наблюдать за ним постоянно и записывать все признаки болезни, чтобы сообщить о них врачу. Возможно, это избавит от злоупотребления лекарствами, с помощью которых доктора пытаются установить, чем болен ребенок. Особое внимание родители должны уделить кормлению ребенка, ведь малыш, в отличие от взрослого человека, не знает меры в еде, и часто причиной болезни служит переедание. Это не любовь и не нежность, если мать кормит сына всем, чего ему захочется. Лучше отвлечь его какими-нибудь забавными игрушками, картинками или еще чем-то в этом роде. Как мил бывает малыш, когда он о чем-нибудь просит отца и краснеет от смущения. Как он трогателен, когда обвивает шею отца или матери своими маленькими ручками и говорит: мне хочется вот этого. Неправильно было бы лишать его желаемого, заставить плакать из-за пустяков. Глупца, который в целях воспитания доводит сына до слез, я не считаю достойным называться отцом. Ребенку следует давать легкий прикорм, начиная с шести месяцев, когда мать еще продолжает кормить его грудью. Еда питает и укрепляет его и к тому же сберегает здоровье матери. Долгое кормление грудью истощает мать и не идет на пользу ребенку. Это хорошо знают франки, у которых самые многодетные семьи. И мать не должна давать ребенку грудь, если она сердита, напугана, встревожена или больна.

Если человек не женат или не имеет детей, он не способен испытывать нежность к чужим детям. Как не может он оценить те усилия, которые вложили в его воспитание родители, пока сам не станет воспитанным человеком. Матери, вскормившие грудью своих детей, естественно, относятся к ним сердечнее, нежели нанявшие для них кормилиц. Тот, у кого был сын, конечно, не сдержит слез, прочитав стих поэта:

Разделить мать и дитя все равно,
что разделить душу и тело.

И заплачет, прочитав рассказы о горе отцов, у которых убили маленьких, невинных сыновей, к примеру, историю убийства, по приказу Мусы, сынов Мадиамских, невзирая на то, были их отцы верующими или неверными, изложенную в главе Тридцать первой книги Чисел . И тот, кто не отец, как, например, монахи и им подобные, но называет тебя «сын мой», не верь ему и не полагайся на молитву его, потому что любовь к сыну ведома лишь ставшему отцом.

Ал-Фарйак был из числа тех, кому Господь ниспослал радость отцовства, а затем дал испить горькую чашу утраты. Его прелестному, ненаглядному сыну исполнилось два года. Несмотря на малый возраст, ребенок уже мог отличить хорошего человека от дурного и охотно шел к тому, кто хоть взглядом или жестом выказал ему свое благорасположение. Отец, едва увидев его, вмиг забывал все свои заботы и невзгоды. Но взгляд его затуманивался печалью, когда он вспоминал о непредсказуемости судьбы и думал о том, что не достоин наслаждаться таким счастьем. Он часами носил сына на руках, ласкал его и напевал ему песенки. Ребенок так привязался к нему, что не хотел, чтобы его носил и забавлял кто-то другой, как не хотел и есть в одиночку, без отца. Это продолжалось до тех пор, пока Всевышний, вольный над жизнью и смертью, не рассудил так, что в этой самой деревне мальчик подхватил кашель. В маленькой английской деревне, как и в деревнях других стран, не было опытных врачей, и родителям пришлось обратиться к местному врачевателю. Тот посоветовал им делать сыну горячие ванны. Они следовали его совету в течение нескольких дней, но ребенку становилось все хуже. Дошло до того, что, когда его окунали в горячую воду, он терял сознание, а на груди его, над сердцем, появлялось красное, цвета крови, пятно в форме сердца. Потом кашель стал грудным, мальчик потерял голос, и его сотрясали судороги. В таком состоянии он оставался шесть дней и ночей. Он слабо стонал и смотрел на родителей жалобным взглядом. Щечки его, прежде розовые, стали серыми, глазки впали. Он не мог ничего глотать, и стоило большого труда кормить его и давать лекарства. Ал-Фарйак беспрестанно плакал и молился, взывая к Господу: «О, Боже, избавь моего сына от этих мучений, переведи их на меня, если тебе так угодно. Без него моя жизнь лишится смысла, и у меня нет сил смотреть, в каких муках он умирает. Дай мне умереть хоть часом раньше его, чтобы я не видел, как он испускает последний вздох. Окажи мне такую милость. А если суд твой должен неминуемо свершиться, то забери сына прямо сейчас». Наверное, ал-Фарйак был первым отцом, который просил для сына смерти из великой любви и жалости. И впрямь, невыносимо шесть дней слушать предсмертные хрипы ребенка.

Когда мальчик умер, оставив в сердцах родителей неутешное горе, они не могли оставаться в этой деревне — все здесь напоминало им об их утрате и усиливало их страдания. Похоронив мальчика, они спешно переехали в Лондон, нашли там жилье, и отец, оплакивая сына, сложил такую касыду:

Я вспоминаю о тебе и плачу,
думая о том, что ты лежишь в могиле.
О, ушедший из жизни, покинувший сей мир,
молись за всех нас.
Без тебя зачем мне жить? Где душа моя?
Внутри лишь огонь полыхающий.
Искры его уносят остатки жизни моей,
которая стала для меня тяжким бременем.
Почему судьба не сохранила мне тебя, мой светоч и маяк?
Кто мне теперь укажет путь и осветит потемки?
Раз нет тебя со мной, мне все равно,
настала ночь иль наступило утро.
Мне ночью не о чем мечтать и ни к чему рассвета ждать.
Я шесть ночей не спал, надеялся, но не сбылись надежды.
Что пользы ждать, коль вынесла судьба
свой приговор невинному ребенку!
Нет, я не излечусь от лихорадки
и не найду покоя в этом мире.
Как часто на руках тебя носил я и баюкал,
и мирно засыпал ты.
И сколько я провел ночей бессонных, когда ты заболел.
И плакал, и молился — все напрасно.
Когда смотрел я на твое прелестное лицо,
мне мнилось, я в саду прекрасном.
Не написал художник твой портрет,
пусть эти строки его запечатлеют.
Укрыла тебя тесная могила,
но для меня теперь могила весь мир.
Тебя я не увижу больше, но постоянно тебя я вижу в мыслях.
Тебя мы не забудем никогда, над памятью не властно время.
Пока я жив, скорбеть о тебе буду,
а как умру, останутся читателю мои стихи.
Горе мое не сравнимо ни с чем, и утрата моя непереносима.
Много людей меня окружает,
но помочь мне не может никто.
Вспомнил я стих, гласящий:
Кто испытал горечь утраты, тот сосед тебе.
Но мои соседи — враги, а он сейчас
рядом с Господом —
разница велика.
Горе обрушилось на меня
и согнуло меня своей тяжестью и сломило.
В одну ночь я лишился зрения, все окуталось мраком,
и звезды исчезли.
Я так хотел, чтобы он был счастлив
и надолго меня пережил.
Я желал умереть раньше него, но Господь рассудил иначе.
Я своими руками в могилу его опустил,
почему не он меня хоронил?!
Я глаз с него не спускал, но его не спас,
о, если бы взгляд мог оживлять!
Руки мои бессильны были его удержать,
бессильный не может спасти.
Я лишь страдал, видя страдание в его глазах —
он не мог словами его передать.
Он на постели лежал, я бы на руки его взял, если б мог.
Но малейшее прикосновение причиняло ему муки и боль.
Он тихо стонал и дрожал, как птенец, выпавший из гнезда.
Я даже боялся, что слеза, упавшая на него,
может ранить его.
Я не могу без боли сердечной вспоминать его дрожь,
Тоскую, вспоминая, как он меня обнимал,
и тоска не оставляет меня и во сне.
Вспоминаю, как песней его усыплял,
и как он просил, чтоб я петь продолжал.
Как с ложки его кормил, вспоминаю,
а он ротик свой открывал.
О страшный день, когда вонзила когти смерть
в беззащитное дитя.
И стала жизнь моя смерти подобна.
Я радовался жизни, пока у меня был он,
а теперь жизнь моя горька.
Ни близь, ни даль меня не привлекает,
ни стран разнообразие.
Тоска моя неизбывна, она преследует меня повсюду,
так мне судил Создатель.
Не заливают горе мое слезы, хоть и текут потоком.
Огонь может затушить лишь огонь, а слезы это вода.
О если б покой в душу однажды вернулся,
и принял бы Бог в жертву за сына жизнь старого отца.
Я бы встретил смерть со смирением, как избранный,
Зная, что в этом мое искупление,
сегодня же я не знаю, как жить с этим горем.
И нет у меня других желаний, кроме как умереть.
После этой утраты ничто не привязывает меня к жизни.
Изведавшим подобное горе остается только терпеть
И плакать, как плачу я непрестанно,
Пока не рухнет столп терпения
или не оборвется жизни нить.
Каждый сын умрет однажды,
но пусть раньше сына отец умрет.
Это от горькой обязанности сына хоронить
Его убережет.
Вряд ли тот, кто пережил такую потерю, как я,
и так же страдал,
Станет к долгой жизни стремиться и ее продления желать.
Смерть удел всех живущих,
уравнивает она богатых и бедных.
Ушедшие, кто раньше, кто позже,
все лишаются своих богатств.
Но смерть ребенка худшее горе, она опустошает дом.
Радуется жизни лишь тот, кого миновало это горе,
будь он беден или богат.
Потерять капиталы это как
лишиться волос и стать лысым.
Счастлив лишь тот, чьи дети при нем,
кого миновало горе утраты.
Малое горе можно пережить,
большое остается с тобой
навсегда.
15
ТРАУР

Поскольку ал-Фарйак должен был жить недалеко от этой проклятой деревни, он поселился в Кембридже. Долго они с женой ходили с заплаканными, опухшими глазами и с разбитыми сердцами. Спустя какое-то время глаза их немного просохли, но на сердце по-прежнему лежала тяжесть. Глаза не всегда повинуются сердцу, как говорится, два слабых одолеют одного сильного. И глаза стали раскрываться, глядеть вокруг, видеть свет, различать его оттенки, контуры вещей и людей [...] Затем сердца и глаза помирились, и глаза выражали то, что творилось в сердцах, застывшей в их уголках тенью печали.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация