– Что значит темный?
Лыков пояснил:
– Значит, что он уголовный. По привычкам, образу жизни, по тому, как ведет дела. Причем уголовный большого калибра, у них это называется «иван». А сейчас сей господин вознамерился залезть еще выше. Фартовая верхушка готовит выборы вождя, «короля» криминального мира. Наш имярек, кто он – мы не знаем, – отличается от своего главного соперника именно наличием коммерческой жилки. Соперник, некто Мезгирь, просто бандит. А нашему злодею кличка Сорокоум…
– Сорокоум? – переспросил Николай Карлович. – Странное прозвище. Он с умом ведет свои темные дела?
– Настолько чисто, что полиция даже имени его до сих пор не знает. Ни примет, ни прошлого, ничего!
– Как же вы надеетесь найти такого невидимку?
– Любой человек оставляет следы. Но сыщикам нужны подсказки. Вы знаете многих в торгово-промышленной среде Первопрестольной. Прошу вас подумать, кто из питерских деловиков вызывает подозрения. Кто похож на образ, какой я вам описал.
– Предприниматель, но способный на все…
– Абсолютно на все, – подтвердил Лыков. – Если встанешь ему поперек дороги, может и убить.
Фон Мекк уставился в стену, как будто на ней были написаны имена подозреваемых.
– О-хо-хо… Ну и вопрос… Да таких в деловом мире пруд пруди.
– Так уж и пруд, – не удержался Азвестопуло. – Неужели русские деловики через одного бандиты и убийцы?
– Ну, чем дальше, тем больше их становится. Конечно, не разбойников, а воров, мошенников, нечистоплотных людей…
– Николай Карлович, мы ищем не мазуриков, которые перевешивают товар. А злодея, которому все нипочем, – поправил Лыков. – Таких не может быть много. Возможно, он вообще единственный в своем роде. Подумайте, прошу вас.
– Подумаю, поговорю с акционерами… Дайте время.
– Охотно дадим, лишь бы вы отнеслись всерьез. А еще нам надо задать тот же вопрос Николаю Ивановичу Гучкову. Он птица серьезная, требуется рекомендация. Лучше, чтобы за нас попросил такой человек, как вы.
Железнодорожный магнат ухмыльнулся:
– Кума, дай воды напиться, а то есть хочется, аж переночевать негде?
– Примерно так, – добродушно согласился статский советник.
Фон Мекк тут же снял отводную трубку эриксона и приказал:
– Соедините меня с городским головой.
Пока ждал, уточнил у гостей:
– Вы хотите подъехать к нему и поговорить?
– Именно так. И чтобы Гучков честно ответил.
– В их роду у каждого рыло в пуху! Людская молва всегда обвиняла деда Ефима Федоровича, что он разбогател на фальшивых деньгах.
– Так на Руси говорят про всех владельцев больших состояний.
Наконец Гучков взял трубку. Фон Мекк заговорил с ним, как с близким приятелем:
– Коля, это я. Тут просьба к тебе со стороны сыскной полиции. Петербургской, не нашей. Что? Да, чиновник особых поручений Департамента полиции статский советник Лыков. Я тебе о нем рассказывал. Честный, умный; побольше бы таких во власти. Он сейчас сидит передо мной. Просит, чтобы ты его принял вместе с помощником, ему фамилия Азвестопуло. И ответил на вопросы. Честно ответил!
Гучков стал что-то говорить. Фон Мекк слушал и кивал. Завершил он разговор так:
– Прими мои уверения в совершенном почтении. Сегодня в семь жду на ужин.
Положил трубку, посмотрел на сыщиков хитрым взглядом и объявил:
– Ихнее превосходительство ждет вас послезавтра в половине третьего. Раньше никак – уезжает на сутки в Можайск. При встрече обещает честный разговор.
Питерцы поднялись. Лыков пожал магнату руку:
– Благодарю, Николай Карлович. Я ваш должник. Но если вам самому вдруг придет в голову какая-то подозрительная фигура, не премините сообщить, хорошо?
– В нашем железнодорожном деле чистеньких нет. Однако, если вдруг обнаружу среди грязненьких убийцу, непременно сообщу.
До встречи с городским головой оставалось много времени. Лыков телефонировал еще одному знакомому, Варенцову, крупному мануфактуристу. И попросил принять своего помощника для важного разговора, сказав при этом:
– Николай Александрович, речь пойдет о человеке опасном и вредном. Прошу вас откровенно ответить на вопросы коллежского асессора Азвестопуло.
Сергей пошел на Ильинку, в правление товарищества Большой Кинешемской мануфактуры, общаться с промышленником. А Лыков отправился на край города, в Бутырку.
Старая тюрьма, помнившая еще Пугачева, встретила сыщика визгом лебедок. Внутри возводили огромный пятиэтажный корпус мастерских, а рядом – женскую больницу. Алексей Николаевич последовательно побеседовал сначала со смотрителем, потом с начальником каторжного отделения и закончил помощником смотрителя – именно он и оказался нужным сыщику человеком. Титулярный советник Дружинин заведовал мастерскими. Письмо Хрулева открыло питерцу все тюремные двери, включая даже «сахалинский» коридор.
Дружинин, умный, спокойный, с университетским значком на лацкане (редкий случай в тюремном ведомстве), сразу понял суть идеи сыщика.
– Как лучше всего перехватить арестантское письмо?
– Смотря от кого.
– От «иванов» восемьдесят первой камеры.
Титулярный советник ответил, не раздумывая:
– Через переплетную мастерскую.
– Почему именно через нее?
– Видите ли, ваше высокородие…
– Алексей Николаевич, с вашего позволения.
– …в нашей тюрьме четыре мастерских: сапожная, столярная, портновская и переплетная. Покуда они располагаются в нежилых коридорах старых корпусов. Чтобы их разместить, пришлось даже разбирать стены и расширять коридоры. Сейчас, как вы, наверное, видели, мы возводим специальный корпус. Там смогут трудиться две тысячи арестантов. Например, готовится заказ от почтового ведомства на изготовление миллиона штук крючков, на которые вешают провода. Большие будут деньги! Но это в планах. А переплетная из всех мастерских самая маленькая. В ней всего двадцать три человека, шесть политических и семнадцать уголовных.
Дружинин начал объяснять издалека, но Лыков терпеливо слушал.
– Эти семнадцать – воры и мошенники, но один «иван» среди них есть. Небезызвестный Роман Шуланкин.
– Ромка Зуёк?
– Он самый. Вижу, знаете святцы наизусть?
Статский советник пояснил:
– Это я поймал его в пятом году в Мотовилихе, когда он хотел прибиться к боевикам Лбова.
– Ясно… Так вот, вечники
[33] по регламенту к работам в Бутырке не допускаются. Поэтому из девяти «иванов», сидящих в нужной вам камере, в мастерские ходят лишь Зуёк и Хаджи-Дука, у которых по пятнадцать лет. Остальные бездельничают, как и полагается элите.
