Мало кого в администрациях Обамы и Джорджа Буша – младшего нужно было убеждать в хрупкости арабских политических режимов и экономических систем. В своей речи в Каире Обама указал на свою озабоченность в связи с этим. Госсекретарь Клинтон еще более ясно выразила наши опасения в своем заявлении в Дохе в январе 2011 г. – всего за несколько дней до того, как на площади Тахрир начали собираться люди, – предупредив, что «фундамент региона погружается в песок». После событий 11 сентября 2001 г. и поворота администрации Джорджа Буша – младшего от традиционной республиканской внешней политики сдержанности и сдерживания к унилатерализму и нанесению упреждающих ударов госсекретарь Райс настойчиво твердила об уязвимости авторитарной формы правления и рисках, связанных с подменой поддержания стабильности в регионе поддержкой авторитарных режимов. Это было правильное послание, но после провала в Ираке администрация Джорджа Буша – младшего была плохим посланником.
Профессиональные дипломаты, работающие на Ближнем Востоке, в течение многих десятилетий твердили о том, что стабильность в регионе не вечна и что Соединенные Штаты не должны закрывать глаза на грядущие неизбежные изменения. Я и сам настаивал на этом, еще работая скромным сотрудником посольства в Иордании в начале 1980-х гг. Как и многие мои коллеги, я говорил это и когда трудился в Группе политического планирования, и на посту посла в Аммане, и в Бюро по делам Ближнего Востока. В этом не было ничего нового.
Новостью, и весьма тревожной, стала скорость начавшихся изменений, обусловленная достижениями в области информационных технологий, в частности развитием социальных сетей. Все началось с того, что 17 декабря 2010 г. в Тунисе Тарек аль-Таеб Мохамед Боуэзизи, 26-летний владелец уличного киоска, совершил самосожжение перед зданием муниципалитета, чтобы выразить свой протест против злоупотреблений местных полицейских. Последовали демонстрации и ожесточенные столкновения, быстро охватившие всю страну. Через месяц президент Зин эль-Абидин Бен Али бежал из Туниса, а светская и исламистская оппозиция начали договариваться о переходных мерах. Я посетил Тунис вскоре после этих событий. Прогноз, который я дал в своем отчете госсекретарю Клинтон, был осторожен, но оптимистичен: «Революция в Тунисе еще не завершилась, и транзит власти только начинается, но до сих пор тунисцы справляются с трудностями более успешно, чем можно было ожидать до бегства Бен Али; они гордятся тем, что стали первыми гражданами арабского государства, отстаивающими чувство собственного достоинства»
[130].
Революция в Тунисе быстро перекинулась на самое крупное и самое устойчивое арабское государство – Египет. Уже 25 января на площади Тахрир начала собираться толпа, призывающая к всеобъемлющим реформам и свержению Мубарака. Большинство протестующих составляли молодые представители мирного населения, активные и умеющие пользоваться гаджетами. Их вдохновили события в Тунисе. Зрелище этой толпы было впечатляющим – особенно для тех, кому, как и мне, доводилось и ранее бывать на этой площади и кого всегда восхищали египтяне и стоицизм, с которым они обычно переносили бедность и бесправие. Разворачивающиеся события внушали надежду; казалось, народное движение способно изменить ход истории. Но вскоре ситуация резко усложнилась.
* * *
Первая официальная реакция США на демонстрации на площади Тахрир была сдержанной. За более чем семь тысячелетий своего существования Египет пережил бесчисленное множество политических потрясений, и после 30 лет пребывания Мубарака у власти политическая система страны казалась архаичной, но устойчивой. Единственным полноценным национальным институтом была армия. Она поддерживала статус-кво и вносила значительный вклад в экономику страны, поскольку владела большим куском египетского экономического пирога. США тоже поддерживали статус-кво – путем военной помощи Египту, объем которой составлял $1,3 млрд, и серьезной программы экономической помощи, нацеленной на поддержку готовности Египта сохранять мир с Израилем и предусматривавшей предоставление вооруженным силам США права доступа и права пользования воздушным пространством, а также обмен информацией о региональных угрозах и (скорее часто, чем редко) дипломатическое сотрудничество.
Непосредственно после протестов 25 января госсекретарь Клинтон на пресс-конференции сказала – не столько убежденно, сколько с надеждой, – что «по нашему мнению, египетское правительство достаточно устойчиво и пытается найти возможности удовлетворения законных требований египтян и защиты их интересов». Вице-президент Байден заявил, что «не считает Мубарака диктатором»
[131]. Что касается президента Обамы, то он, памятуя о том, чтó поставлено на карту для США, и учитывая растущую ажитацию региональных лидеров, отчаянно надеющихся, что лихорадка «арабской весны» будет остановлена в Египте, разделял инстинктивные опасения своих наиболее авторитетных советников.
Однако на следующей неделе ситуация резко изменилась. В то время как армия подчеркнуто дистанцировалась от событий, египетская полиция и силы безопасности вели себя жестко, избивая и арестовывая сотни протестующих. После того, как первые призывы Обамы не возымели действия на Мубарака, а назначение Сулеймана на пост вице-президента не произвело на протестующих на площади Тахрир ожидаемого впечатления, озабоченность администрации ситуацией в Египте возросла. Уже 30 января, выступая в воскресных ток-шоу, госсекретарь Клинтон уклонилась от прямого ответа на вопрос, должен ли Мубарак уйти в отставку, но подчеркнула необходимость «плавной передачи власти» и указала на опасность хаоса в случае отсутствия тщательной подготовки процесса.
Ее комментарии стали следствием ожесточенных дебатов на бесконечных, продолжавшихся всю неделю заседаниях в Зале оперативных совещаний Белого дома, на которых некоторые молодые советники президента требовали более решительных действий. В разное время и по-разному и Сьюзан Райс (в то время постоянный представитель США при ООН), и Бен Родс, и Саманта Пауэр (тогда – высокопоставленный сотрудник аппарата Совета национальной безопасности) утверждали, что США рискуют оказаться «на неправильной стороне истории», если не выразят твердой поддержки требований протестующих и не заявят публично о необходимости немедленного ухода Мубарака в отставку. Байден, госсекретарь Клинтон, Гейтс и Донилон выступали более сдержанно, опасаясь негативных последствий слишком сильного давления США на Мубарака как для Египта, так и для региона в целом
[132].
Я сознавал всю мощь событий, разворачивающихся на площади Тахрир, и представлял масштабы несправедливости и бесправия, которые так возмущали протестующих. Мне было ясно, что Мубараку придется уйти; вопрос состоял в том, как заставить его подать в отставку, прежде чем события выйдут из-под контроля и он уже не сможет использовать влияние, которым все еще обладал. К рассуждениям о «правильной стороне истории» я относился скептически. Весь мой опыт работы на Ближнем Востоке говорил о том, что история редко движется по прямой. Революции в регионе приводили к тяжелым последствиям и чаще всего заканчивались хаосом, а плоды пожинали вовсе не те, кто их начинал и у кого были самые лучшие намерения, а те, кто был лучше организован и сумел быстро воспользоваться ситуацией.
