Тем не менее мы честно выполняли свою часть сделки – старались нормализовать отношения с Ливией, отменяли санкции и готовились открыть посольство в Триполи. Несмотря на всю непредсказуемость ливийского режима, посольству во главе с Джином Крецем как-то удавалось расшифровывать мотивы действий Каддафи и интерпретировать его поведение для Вашингтона. Но, должно быть, Джин чем-то прогневал Господа, потому что стал одной из первых жертв WikiLeaks – на сайте были опубликованы его телеграммы. В одной из них он особенно выразительно описывал «чувственную украинскую медсестру» Каддафи. Этот пассаж не добавил ему симпатии ливийского лидера
[137]. После того, как один из подручных Каддафи с пугающей откровенностью сказал нам, что «здесь за такое убивают», в конце 2010 г. госсекретарь Клинтон отозвала Креца из Триполи.
Неудивительно, что после головокружительных революций, произошедших по обе стороны от Ливии – сначала в Тунисе, а затем в Египте, простые ливийцы тоже начали проявлять недовольство режимом. Неудивительно было и то, что Каддафи вновь продемонстрировал жесткость, применив к протестующим насилие. Ободренные отставкой Мубарака в соседнем Египте, ливийцы организовали крупномасштабные акции протеста в Триполи и Бенгази – традиционной цитадели противников Каддафи и исламских фундаменталистов. Чтобы запугать граждан своей страны, Каддафи, не особенно заботясь о впечатлении, которое его действия могли произвести на внешних наблюдателей, приказал военным захватить Бенгази – город с населением 700 000 человек, и «уничтожить крыс и собак», как он назвал протестующих.
– Мы найдем вас даже в сортирах, – заявил он им. – И не рассчитывайте на жалость и милосердие
[138].
Мы пытались образумить Каддафи, но безрезультатно. В феврале я трижды звонил своему старому партнеру по переговорам Муссе Куссе. Во время нашего первого разговора он сетовал на то, что мы предали Мубарака и не осознаем весь ужас того, чтó может произойти в регионе. Во время двух других разговоров я говорил Муссе Куссе, что Каддафи должен прекратить насилие в отношении собственного народа. Я предупреждал, что, если он этого не сделает, будет разрушено не только все то, чего нам удалось достичь за прошедшее десятилетие, но и сам режим Каддафи. Кусса продолжал твердить, что мы не понимаем ситуации и того, насколько непримиримо настроен ливийский лидер. Но, когда я в очередной раз сказал ему, что все это плохо кончится, он глубоко вздохнул и сказал:
– Я знаю.
Через месяц Кусса бежал в Великобританию.
Президент Обама надеялся избежать прямого американского военного вмешательства, но по мере того, как силы Каддафи приближались к Бенгази, призывы к действию становились все громче. Мнения советников Обамы разделились, хотя, как это часто бывает при попытке воспроизвести в памяти политические дебаты, я не помню, чтобы разделение было таким резким, как писали позднее. Байден и Гейтс ясно дали понять, что они против вмешательства, аргументируя это отсутствием угрозы для жизненно важных национальных интересов США; тем, что нам хватает проблем в связи с попытками остановить войны в Ираке и Афганистане, и тем, что мы и понятия не имеем, к чему может привести вмешательство в Ливии. Другие утверждали, что США обязаны защитить невинное мирное население Ливии. Сьюзан Райс, над которой, по ее признанию, тяготел горький опыт Руанды, была особенно настойчива. Такого же мнения придерживалась и Саманта Пауэр. Хиллари Клинтон, которая редко не соглашалась с Бобом Гейтсом, в конечном счете также высказалась за военное вмешательство. При этом никто не отрицал и не преуменьшал риски.
В итоге Обама сказал Гейтсу, что ставка была «51 к 49». В конечном счете чаша весов склонилась в пользу военных действий. Тому было несколько причин. Во-первых, речь шла об угрозе кровопролития, а также о негативных моральных и политических последствиях для США в случае нашего бездействия. Некоторые наблюдатели позже утверждали, что, наверное, можно было заключить с Каддафи сделку, чтобы тот прекратил эскалацию насилия и начал транзит власти. С моей точки зрения, это было практически невозможно. Когда я позже встретился с Куссой, который к тому времени жил в изгнании в Катаре, он сказал, что, зная Каддафи как облупленного, весной 2011 г. был уверен, что непредсказуемый ливийский лидер, живущий в своем собственном мире, будет бороться за власть до конца. Для Каддафи это был вопрос жизни и смерти; стратегический выбор в пользу сотрудничества с США, сделанный им за десятилетие до этого, уже не имел значения. Встреча американской делегации во главе с заместителем руководителя Ближневосточного бюро Джеффом Фелтменом с представителями ливийского режима в июле 2011 г. ни к чему не привела. Она не продемонстрировала готовность Каддафи уйти в отставку или пойти на какие-либо уступки. Что касается сына Каддафи Сейфа аль-Ислама, когда-то считавшегося рупором Запада, то я всегда расценивал его предполагаемую готовность к переговорам сильно преувеличенной. По мере приближения революции его риторика становилась такой же суровой, а склонность к самообольщению – столь же сильной, как у его отца.
Во-вторых, Обаме приходилось взвешивать последствия наших действий или бездействия в Ливии в широком контексте «арабской весны». В середине марта 2011 г. революции в Тунисе и Египте протекали сложно, но обещали стать не слишком кровопролитными. Волнения прокатились по всему региону – от Сирии до Йемена и Бахрейна. Если бы мы просто смотрели, как Каддафи при помощи насилия подавляет ливийскую революцию, то послали бы страшный сигнал – как о невозможности мирных изменений, так и об отсутствии у Америки серьезных намерений поддерживать их. Кроме того, Каддафи объединял других арабских автократов вокруг общей ненависти к нему. Ничто не примиряло лидеров региона так, как антипатия к ливийскому диктатору и его режиму. В течение более четырех десятилетий Каддафи в разное время пытался организовывать диверсии и покушения почти на каждого арабского лидера. Они не сомневались в его мстительности, и в марте Лига арабских государств призвала ООН к вмешательству.
В случае вмешательства в Ливии Обама мог не беспокоиться о реакции в регионе. Несколько арабских государств, включая ОАЭ и Иорданию, даже ясно дали понять, что готовы участвовать в военно-воздушной операции. Учитывая стойкую обиду стран Персидского залива на наш «отказ» от Мубарака, вмешательство позволило бы отчасти вернуть их доверие.
В-третьих, несмотря на то, что Ливия без Каддафи стала terra incognita, там были все условия для относительно спокойного транзита власти. Нефтяные богатства обеспечивали стране финансовую подушку и служили стимулом для развития сотрудничества с другими странами. Население страны было малочисленным, а в ливийской диаспоре было немало высококвалифицированных специалистов. Руководители политической оппозиции, большинство которых уже некоторое время находились в изгнании, казались вполне ответственными.
В-четвертых, на военном вмешательстве настаивали наши ключевые европейские союзники. Президент Франции Саркози бравировал своей готовностью защитить мирных ливийцев в Бенгази – в идеале вместе с США и миссией НАТО, но в случае необходимости и без них. Учитывая, что Европу отделяло от Ливии лишь Средиземное море, европейцы как никто были заинтересованы в мирном транзите власти после ухода Каддафи.
