Закрепить нашу новую роль мирового лидера будет нелегко. Выигрышная позиция США на мировой арене, писал я, не означает «доминирующего положения Америки в однополярном мире. Активы, и прежде всего экономические, слишком широко разбросаны по миру, чтобы можно было опираться на такую примитивную концепцию. Мы должны помнить о том, какие опасности таят в себе неоправданная самонадеянность и глубокое недоверие, с которым многие государства… относятся к американскому унилатерализму». В то же время я указывал, что «США по-прежнему (по крайней мере в течение исторического переходного периода после окончания холодной войны) занимают особое, центральное положение в неоднородной международной политической системе, играя ключевую роль в сдерживании угроз для безопасности в региональных политических подсистемах от Европы до Азии и одновременно оставаясь единственным крупным игроком, присутствующим в каждой из трех крупнейших экономических подсистем (в Северной и Южной Америке, Европе и Азии). Иными словами, хотя одной из особенностей сложившегося после окончания холодной войны миропорядка может быть мультилатерализм, сам этот миропорядок должен формироваться главным образом под влиянием Америки».
В ноябре Билл Клинтон обошел в президентской гонке Джорджа Буша, чьи успехи в области внешней политики несколько поблекли на фоне усиливающегося стремления общества к переменам и жажды внутреннего обновления после холодной войны. В рамках процедуры передачи власти новому президенту мы подготовили документ, в котором кратко изложили наши взгляды. В январе 1993 г. Ларри Иглбергер передал его новому госсекретарю Уоррену Кристоферу. Документ был озаглавлен «Некоторые соображения относительно американской внешней политики в ближайшие годы»
[18]. В нем мы чуть более подробно по сравнению с предыдущими документами (и с учетом того, что необходимость разработки повестки дня для новой администрации Буша в случае его избрания на второй срок, очевидно, надолго отпадала) представили наши соображения. Оценка международной обстановки в основном не изменилась, но мы указали на появление новых угроз переходного периода и значение внутренней поддержки для активного использования доминирующего положения США на мировой арене. Мы, в частности, писали, что «возникает ряд транснациональных угроз, связанных прежде всего с ухудшением экологической ситуации, ростом потребления наркотиков и распространением таких смертельно опасных заболеваний, как СПИД. Справиться с этими проблемами усилиями отдельных государств невозможно, для этого необходимы совместные меры, а также решение принципиально новых задач, стоящих перед мировой наукой, и ключевое значение здесь будет иметь лидерство США».
Учитывая возможные внутренние ограничения, мы старались придерживаться осторожного и трезвого подхода и не забывать о традиционных угрозах для безопасности, а также возможности проявлений регионального гегемонизма. К тому же мы видели, что международный политический ландшафт постоянно меняется, и поэтому определение самого понятия безопасности должно быть более общим и учитывать потенциальные новые угрозы. В качестве примера значимости лидирующей роли США мы указывали на строительство вокруг нас и возглавляемых нами коалиций. Мы не были убеждены, что в связи с распадом Советского Союза и окончанием холодной войны Соединенные Штаты должны исходить лишь из объективной и беспристрастной оценки ситуации в мире, но предостерегали от опасностей, порождаемых переоценкой наших возможностей и неразборчивостью в выборе средств достижения целей. Наиболее приемлемой мы считали стратегию, признающую ограничения, но опирающуюся на уверенность в способности США если не решать проблемы, то по крайней мере контролировать их. Примерно так мыслил и Джим Бейкер. Многие подходы, которые мы пытались сформулировать, не утратили актуальности и сегодня, более чем четверть века спустя.
3
Россия Ельцина: пределы доверия и сотрудничества
От небольшой железнодорожной станции Слепцовская до Грозного, столицы Чечни, чуть больше 50 км. Но в конце весны 1995 г., выехав из крошечного, наводненного беженцами городка на чечено-ингушской границе, мы словно пересекли невидимую границу, отделяющую достаточно благоустроенный, хотя и по невысоким постсоветским стандартам, мир от дикого, мрачного, нетронутого цивилизацией царства. Разбитая трасса, проложенная вдоль реки Сунжи и ведущая на восток, в Чечню, была изрыта воронками, вдоль нее тянулись минные поля. На старом, еще советских времен, автомобиле скорой помощи мы с коллегой по посольству ехали в Чечню на поиски пропавшего соотечественника, эксперта по гуманитарной помощи Фреда Куни. Это был наш первый «набег» на Грозный. Мы отправились туда вскоре после того, как лидер чеченских повстанцев Джохар Дудаев и его вооруженные формирования отступили на юг, в горы.
Всю дорогу мы наблюдали сменяющиеся, как в калейдоскопе, картины возвращения к нормальной жизни и суровых реалий военного времени. Движение гражданского автотранспорта к тому времени было восстановлено, и по обочинам стояли лотки, заваленные всевозможным товаром – от безалкогольных напитков и водки до стрелкового оружия и боеприпасов. Прямо по разделительной полосе двухрядного шоссе, сметая все на своем пути, катила российская военная техника. На броне ехали солдаты, больше похожие на шайку головорезов, чем на бойцов регулярной армии. В банданах, зеркальных солнцезащитных очках и безрукавках, с патронташами на груди и огромными ножами у пояса, они изо всех сил старались выглядеть угрожающе. На притулившихся у дороги контрольно-пропускных пунктах томились совсем юные призывники, солдаты срочной службы, печально известные обыкновением сначала стрелять, а потом задавать вопросы – особенно ночью, в темноте. Помимо так называемых срочников, здесь были и так называемые контрактники – военнослужащие по контракту, закаленные в боях в Афганистане и последующих конфликтах в периферийных регионах бывшего СССР, и омоновцы – бойцы отрядов милиции особого назначения (ОМОН), подчиненных МВД. Эти были в черной форме, и взгляды их не обещали ничего хорошего.
Проезжая мимо остовов сожженных домов и магазинов в Самашках, нетрудно было вообразить ту ужасную ночь несколько недель назад, когда в село ворвались омоновцы и расстреляли более 200 местных жителей, в основном женщин, детей и стариков. Говорили, что пьяные и жаждущие мести за своих товарищей, погибших в ходе чеченской кампании, бойцы дотла жгли дома огнеметами, а в подвалы, куда набились пытающиеся спастись люди, бросали гранаты.
Чем ближе к Грозному, тем страшнее были разрушения. В январе и феврале российскими бомбами было сметено с лица земли 40 кварталов в центре города, тысячи людей погибли. Грозный казался уменьшенной копией Дрездена 1945-го или Сталинграда 1943-го.
За время этого короткого путешествия мы стали свидетелями страшных последствий первой чеченской войны 1990-х гг., в каком-то смысле ставшей продолжением почти трехвекового противостояния Чечни и России. Мы ужаснулись тому, как низко пала Россия с момента распада Советского Союза. Полуголодные, плохо обученные наследники бойцов Красной армии, о которых некогда шла молва, что они способны за двое суток дойти до Ла-Манша и форсировать его, не могли подавить мятеж в одной, изолированной и лишенной внешней поддержки республике в составе РФ. Борис Ельцин, так смело выступивший против сторонников жесткого курса в августе 1991 г. и навсегда похоронивший советскую систему, став руководителем страны, оказался слабым, беспомощным лидером, неспособным навести порядок и заново отстроить российскую государственность. Такова была постсоветская Россия, достигшая дна, – глубоко несчастная, сбившаяся с пути страна. Огонек надежды на светлое посткоммунистическое будущее еще светил, но почти готов был угаснуть.
