* * *
К лету 1994 г. Борис Ельцин стал уязвимой фигурой. Становилось ясно, что его возможности как лидера страны небезграничны. Несмотря на постоянные усилия Билла Клинтона и его администрации, направленные на развитие отношений с новой Россией и смягчение напряженности, вызванной посттравматическим шоком после распада СССР, пределы американо-российского партнерства также становились все более очевидными.
Пока Ельцин боролся за власть, конкурируя с Михаилом Горбачевым, он был героем, сражающимся с устаревшей, косной советской системой. Но на следующем этапе, когда пришло время строить на развалинах коммунизма новую, открытую политическую и экономическую систему, Ельцин стушевался. Вначале он предоставил неограниченную свободу действий команде молодых реформаторов во главе со своим первым премьер-министром Егором Гайдаром. Новоявленные камикадзе бросились реформировать страну, прекрасно понимая, какая тяжелая работа им предстоит, учитывая завышенные массовые ожидания, а также проблемы, сопряженные с радикальными экономическими преобразованиями, и неизбежное сопротивление консервативных сил. Ключевым понятием, определяющим поле их деятельности, было «преодоление трудностей». Промышленное производство в России по сравнению с 1989 г. упало наполовину, сельское хозяйство тоже переживало нелучшие времена. По меньшей мере треть населения страны жила за чертой бедности, а высокая инфляция превратила в пыль скудные сбережения представителей старшего поколения, перенесших все испытания Великой Отечественной (Второй мировой) войны и тяготы послевоенного восстановления страны. Система бесплатного здравоохранения была разрушена, в стране наблюдались вспышки таких давно побежденных заболеваний, как туберкулез и дифтерия. Тем не менее Ельцин со своей маленькой командой реформаторов упорно двигался вперед. В результате масштабной и неуклюжей программы ваучеризации, теоретически предполагавшей раздачу акций государственных предприятий всем гражданам страны, к концу 1994 г. было приватизировано примерно 70% экономических мощностей. Однако, как и следовало ожидать, акции оказались в руках всего нескольких человек – первых представителей новоявленного класса олигархов, столь же жестоких и безнравственных, сколь и предприимчивых.
Реформы наталкивались на политическое сопротивление, и Ельцин начал сбиваться с курса. Когда осенью 1993 г. реакционное руководство Думы поставило под сомнение конституционные основы его президентских полномочий, он, опираясь на преданные ему воинские формирования, применил силу. Ельцин считал, что это единственно правильное решение, но заплатил за разгон Думы слишком высокую цену как политик и человек. Состоявшиеся в конце года новые парламентские выборы усилили влияние партии оголтелых националистов во главе с Владимиром Жириновским, а также возродившейся Коммунистической партии. Одинокий и подавленный, российский президент перестал заниматься текущими вопросами государственного управления. Он много пил, пытаясь заглушить физические страдания и боль от политического поражения.
В декабре 1994 г., накануне визита в Москву вице-президента Эла Гора, я отправил в Вашингтон телеграмму, в которой попытался описать сложную внутриполитическую ситуацию в стране
[20]. «Зимой в России трудно оставаться оптимистом, и царящие в обществе настроения почти столь же мрачны, как и само это темное время года», – писал я. Внешняя политика Ельцина нацелена на то, чтобы скрыть слабость страны и вновь заявить о российских прерогативах. «Порождаемая острым сожалением об утраченном статусе сверхдержавы и столь же острым ощущением, что Запад использует слабость России в своих интересах, – продолжал я, – наступательная внешняя политика стала одной из немногих тем, объединяющих русских, уставших от бесконечных споров о внутренней ситуации в стране. Ельцин полон решимости вернуть России статус великой державы и право на отстаивание своих интересов в так называемом ближнем зарубежье, то есть в соседних евразийских государствах – бывших республиках СССР.
Подчеркивая упорное стремление Ельцина и политической элиты страны усилить российское влияние на постсоветском пространстве, я указывал на растущую озабоченность России расширением НАТО. При этом я отмечал, что жесткие публичные высказывания Ельцина на эту тему осенью 1994 г. «служат наглядным свидетельством крайней озабоченности России пренебрежительным отношением к ее интересам в процессе реструктуризации европейских институтов безопасности».
В заключение я писал, что «медовый месяц в отношениях США и новой России, начавшийся сразу после распада Советского Союза, давно закончился». Когда рухнул СССР, Россия ступила на долгий путь переоценки ценностей. Этот путь оказался тернистым и сложным, сопряженным со множеством разочарований, поскольку люди менялись и политический курс колебался. Однако, пока страна шла по этому пути, возможность активного американо-российского сотрудничества после окончания холодной войны сохранялась. По моему мнению, важнее всего было «правильно расставить приоритеты в отношении множества проблем, связанных с нашей российской повесткой дня. Два года назад мы могли решить в своих интересах множество вопросов, всего лишь проявив минимальное уважение к чувствам русских. Теперь такой возможности нет».
Той зимой как-то вечером я зашел в гости к бывшему советскому дипломату, который теперь был на пенсии. Он был вдовцом и жил один в скромной квартире в центре города, погруженный в свои воспоминания. На стенах висели фотографии, сделанные во время его зарубежных командировок времен холодной войны. Мы, не торопясь, распивали бутылку водки, за окном гостиной тихо падал снег, а он рассказывал о своей работе. Этот человек не особенно скучал по советской системе, хорошо понимая, насколько она была неэффективна и бесчеловечна.
– Мы это заслужили, – сказал он. – Мы сбились с пути.
Он говорил, что, возможно, понадобится целое поколение, чтобы Россия вновь обрела уверенность в себе и собралась с силами, но можно не сомневаться, что рано или поздно это произойдет. У русских ни в коем случае не должно создаться впечатление, что американцы воспользовались их слабостью, когда от России отвернулась удача.
– Вспомните, что говорил Черчилль про великодушие победителей, – сказал старый дипломат. – Будьте великодушны, и вы об этом не пожалеете.
Наше посольство призывало к осторожному и взвешенному подходу к вопросу о расширении НАТО. Прежде чем всерьез обсуждать возможность официального принятия в НАТО Польши и других стран Центральной Европы, мы рекомендовали подумать о других формах сотрудничества с бывшими странами – членами Варшавского договора, а также, возможно, о новых «договорных отношениях» между НАТО и Россией. Мы подчеркивали целесообразность включения России в Контактную группу по Боснии, куда входили высокопоставленные европейские и американские дипломаты, занимающиеся урегулированием стихийно разгоравшегося конфликта в бывшей Югославии. Дипломатическое влияние России на Балканах было весьма ограниченным, но систематическое участие в работе Группы удерживало бы ее от соблазна начать вставлять палки в колеса. Кроме того, это была бы разумная инвестиция на будущее, когда стремление России к самоутверждению получит реальную опору. Мы также предлагали пригласить Россию присоединиться к «Большой семерке», куда входили ведущие западные игроки на мировой арене после холодной войны. Образование «Большой восьмерки» и налаживание прочных отношений с членами «Большой семерки» способствовали бы повышению статуса слабой и колеблющейся России и изменению отношения к ней в лучшую сторону.
