– Этому парню приходится нелегко, – сказал нам Клинтон, отправляясь на встречу с Ельциным. – Мы не должны давить на него слишком сильно, потому что лучшего партнера в России нам не найти.
Президент США четко сформулировал нашу позицию по Чечне – как перед узкой аудиторией на встречах Кремле, так и публично, выступая в МГУ. «Продолжение военного противостояния в регионе, – заявил он в своей речи, которая транслировалась по телевидению, – может привести только к дальнейшему кровопролитию и ослаблению международной поддержки России». Клинтон был очень любезен с перегруженными работой сотрудниками посольства и членами их семей. В кратком разговоре с Лисой и двумя нашими дочерями, одной из которых тогда было шесть лет, а другой – три года, он сказал, что высоко ценит наши усилия. Эти теплые слова с лихвой компенсировали наши огромные затраты времени и сил, связанные с подготовкой к его визиту в Москву.
В широком внешнеполитическом контексте Ельцин хотел обсудить с Клинтоном две главные волнующие его проблемы, которые были в центре внимания в течение последнего года моего пребывания в Москве, а затем на много лет вперед стали главным предметом разногласий между Россией и США. Первая проблема касалась сохранения ведущей роли России на пространстве бывшего СССР и сохранения ее влияния на новые независимые государства – бывшие советские республики, вторая – предотвращения дальнейшего ослабления позиций России в Европе после окончания холодной войны. Через месяц после завершения визита Клинтона в Москву мы отправили в Вашингтон телеграмму, в которой указывали: «Ни в какой другой области отсутствие возможности участвовать в процессе или попытки использования слабости России в своих интересах не задевает чувств русских так сильно, как в области европейской безопасности в широком понимании. Российская элита единодушна во мнении, что расширение НАТО – это плохо, и точка». В заключение мы подчеркивали: «Совершенно ясно, что российская элита считает расширение НАТО… и проблему Боснии частью одного процесса, и можно предположить, что роль НАТО в Боснии только усиливает подозрения России, связанные с его расширением»
[35].
На начальном этапе пребывания Клинтона у власти ему хватало забот внутри страны, и он не хотел рисковать потерей значительной части американского дипломатического влияния на Балканах, поскольку распад Югославии в начале 1990-х гг. привел к эскалации кровопролитных столкновений на этнической почве в Боснии между мусульманским большинством и боснийско-сербским меньшинством, вооружаемым и поддерживаемым новым правительством Сербии в Белграде. В 1994–1995 гг. конфликт уже требовал больше внимания и усилий со стороны администрации Клинтона на самом высоком уровне, чем какая-либо другая внешнеполитическая проблема. Военно-воздушные силы НАТО постепенно наращивали свое присутствие в зоне конфликта, чтобы обеспечить защиту мирного мусульманского населения, особенно после резни в Сребренице в июле 1995 г., когда погибли около 8000 мусульман, и жестокого минометного обстрела центрального рынка в Сараево в следующем месяце, унесшего жизни почти 40 ни в чем не повинных мирных граждан. По инициативе Ричарда Холбрука, который в то время был заместителем госсекретаря по делам Европы, были предприняты новые миротворческие усилия. Холбрук был блестящим дипломатом, чьи таланты и энергия могли сравниться разве что с его умением привлечь к себе внимание и обостренным чувством собственного «я». Последнее вошло в анналы благодаря телеграмме из Госдепартамента, извещающей о прибытии Холбрука в столицу одной из балканских стран; в сообщении не было бы ничего примечательного, если бы не язвительный заголовок: «Эго приземлилось».
Для русских война в Боснии стала еще одним болезненным напоминанием об их слабости. Хотя Ельцина часто раздражала жестокость и продажность сербского руководства, он не мог не помнить об общих славянских корнях с сербами в Белграде и Боснии. НАТО развертывало воздушное наступление, Холбрук активизировал американские дипломатические усилия, а русские тяжело переживали из-за того, что остаются на вторых ролях. Холбрук не особенно симпатизировал русским, но уважал их чувства. «Мы понимали, что, несмотря на возникающие время от времени разногласия с Москвой, – писал он позже, – с ней будет легче договариваться, если мы позволим ей участвовать в работе Контактной группы наравне с ЕС и Соединенными Штатами»
[36].
В октябре Холбрук прибыл в Москву на первое заседание Контактной группы, которое должно было состояться в России. Я встречал его в аэропорту Внуково и целый час, пока мы ехали в Москву, наслаждался «шоу Холбрука» – этот человек одновременно говорил по телефону с госсекретарем Кристофером и сенатором Биллом Брэдли, непрерывно комментировал политику Вашингтона, сыпал вопросами о мелькающих за окнами автомобиля видах уже заснеженного Подмосковья, делал едкие замечания о русских и горько сетовал на необходимость попусту тратить время в Москве, когда так много всего нужно сделать на Балканах, причем срочно. В итоге, однако, визит Холбрука и неустанная кропотливая работа Тэлботта в Москве помогли сгладить обиды русских, убедить их поддержать, пускай и с неохотой, важнейшее Дейтонское соглашение 1995 г. и содействовать его реализации.
Вопрос о расширении НАТО и принятии в члены этой организации бывших союзников России по Варшавскому договору был не так прост. Ельцин и российская элита считали, и во многом справедливо, что гарантии, данные Джимом Бейкером во время переговоров об объединении Германии в 1990 г., когда он сказал, что НАТО не будет расширено «ни на дюйм на восток», остаются в силе и после распада Советского Союза. Однако обещание Бейкера не было ни точно сформулировано, ни официально зафиксировано на бумаге, поэтому администрация Клинтона полагала, и тоже не без оснований, что обещание госсекретаря относилось к СССР, а не к России. Клинтон в начале своего президентского срока не спешил ставить вопрос о расширении НАТО, но его первый советник по национальной безопасности Тони Лейк всегда был сторонником этого шага. Лейк утверждал, что Соединенным Штатам и их европейским союзникам представилась редкая историческая возможность помочь таким бывшим коммунистическим странам, как Польша, Венгрия и Чехия, твердо стать на путь строительства демократии и рыночной экономики. Членство в НАТО гарантировало бы этим государствам стабильность и безопасность, в чем они так нуждались, учитывая их вечный страх перед жаждущей реванша Россией и боязнь стать жертвой недавно объединенной Германии. Принимая во внимание хаос в бывшей Югославии, этот аргумент находил отклик у Клинтона.
Другие сотрудники новой администрации не разделяли этих позиций. Тэлботт, а позднее и министр обороны Билл Перри считали, что, открыв путь в НАТО бывшим странам Варшавского договора, США лишились бы надежды на долгосрочные партнерские отношения с Россией. Этот шаг ослабил бы позиции российских реформаторов, которые могли расценить его как вотум недоверия их усилиям и страховку на случай провала реформ. Мы, сотрудники посольства в Москве, разделяли эти опасения. В телеграмме, отправленной в Вашингтон осенью 1995 г., мы сформулировали стоящую перед нами дилемму следующим образом: «Проблема для нас состоит в том, чтобы научиться не обращать внимания на часто вызывающую раздражение риторику [правительства России] и его неадекватные, вызванные реакцией на наши действия дипломатические шаги и ориентироваться исключительно на наши долгосрочные интересы. Для этого, в частности, надо продолжать добиваться создания системы европейской безопасности, учитывающей интересы России в такой степени, чтобы в случае возрождения у нее не возникло желания изменить эту систему, и в то же время чтобы у политиков, рассуждающих об "ударе в спину", оставалось как можно меньше возможностей для маневра»
[37].
