Колин Пауэлл стал блестящим руководителем Государственного департамента, и, несмотря на все мои дурные предчувствия относительно Ближнего Востока и трудные задачи, стоящие передо мной на новой должности, я был рад, что снова буду работать с ним. Они с Ричем Армитиджем составляли великолепный дуэт. Будучи близкими друзьями, оба отлично понимали, как важно поддерживать в коллективе хороший моральный климат, модернизировать устаревшую технологию эпохи 1980-х гг. и продвинуть американскую дипломатию в XXI в. Пауэлл любил расхаживать по зданию и заглядывать в кабинеты подчиненных. Поднимаясь к себе на персональном лифте, он приглашал проходящих мимо сотрудников прокатиться вместе с ним. Когда президент Джордж Буш – младший впервые посетил Госдепартамент, чтобы получить инструкции в связи со срочной встречей с его мексиканским коллегой, Пауэлл поручил представить необходимые материалы двум младшим референтам, усадив их напротив президента. Такого рода делегирование полномочий стало обычно практикой в нашем учреждении. Армитидж упорно старался избавить Госдеп от излишней зарегулированности и делегировал полномочия везде, где только возможно. Он всегда был доступен, а его сугубо деловой стиль работы уравновешивался грубоватым юмором. Если сотрудника вызывали к нему после шести вечера, можно было не сомневаться, что по священному коридору седьмого этажа будут разноситься мотаунские мелодии
[64], а в кабинете начальника ему предложат стаканчик скотча, чтобы снять напряжение после трудного рабочего дня.
Во многом благодаря Армитиджу руководить Ближневосточным бюро в то время было одно удовольствие. Госсекретарь и его заместитель поощряли проявление инициативы и приветствовали творческий подход. Они требовали лояльности, но не возражали против обоснованных возражений. Пауэлл и Армитидж ценили руководителей, заботившихся о подчиненных, и на дух не переносили службистов и чиновников, предпочитающих рассуждать о сложности проблемы вместо того, чтобы решать ее. Я изо всех сил старался поддерживать такую же атмосферу и в своем подразделении.
Бюро по делам Ближнего Востока было, как мне кажется, если не самым крупным, то самым сложным региональным Бюро. Там работали примерно 4500 человек, занимающих различные посты в Вашингтоне и более чем в 20 посольствах и консульствах США в странах региона. Мне приходилось постоянно заниматься проблемами безопасности, решать политические вопросы и контролировать проблемы, которые возникали то в одной, то в другой области.
Приступив к работе в начале мая 2001 г., я сразу же поставил себе целью посетить все 16 стран региона, где у нас тогда были посольства. В следующие четыре года примерно половину рабочего времени я провел в дороге. В таком своеобразном автократическом регионе, как Ближний Восток, современные средства связи еще не отменили важности личных отношений и непосредственного общения.
Моей первой поездкой стал визит в Израиль и на Западный берег реки Иордан. Мы хотели предложить и организовать перемирие, чтобы остановить насилие, продолжающееся уже почти год. Я поддержал некоторые усилия, предпринимаемые в этом направлении Джорджем Тенетом, который стремился убедить палестинских и израильских сотрудников служб безопасности в необходимости сотрудничества. «Сложившаяся ситуация не дает повода для оптимизма, – писал я тогда. – Арафат и Шарон исполняют пляску смерти, причем оба надеются либо победить, либо устранить соперника»
[65]. Премьер-министр Шарон был любезен, но демонстрировал твердое намерение дать жесткий отпор насилию со стороны палестинцев, а также изолировать Арафата и подорвать его влияние – по его убеждению, палестинский лидер не только закрывал глаза на теракты, но молчаливо поощрял их. Арафат столь же упрямо стоял на своем, используя насилие в собственных интересах, и был полон решимости не отступать перед лицом превосходящих сил Израиля. Во время этой поездки я оказался в Тель-Авиве спустя всего несколько часов после чудовищного нападения террористов-смертников на пляжный ночной клуб, унесшего жизни 21 израильтянина, большинство из которых были подростками. В то утро я остановился у места трагедии, чтобы положить там цветы, и видел, как израильские работники скорой помощи собирали части тел жертв теракта и пытались идентифицировать погибших.
Нечеловеческая жестокость израильско-палестинского насилия вызывала серьезное беспокойство у лидеров большинства арабских стран, которые я посетил тем летом. Хосни Мубарака волновали настроения египетских улиц и последствия конфликта для договорных отношений Египта с Израилем. Он уважал Шарона и немного завидовал его твердости, но опасался, что, полагаясь исключительно на силу и не предлагая палестинцам вариантов политического будущего, он в конечном счете только усугубит проблему. Мубарак хорошо знал скользкую позицию Арафата и понимал, что слабость лишь усилит его желание противостоять давлению со стороны Израиля. В конце одной из наших бесед он рубанул рукой воздух и решительно заявил:
– Эти двое друг друга стóят, и мы не можем позволить им тянуть нас всех на дно.
Король Абдалла в Иордании, чье положение было еще более уязвимым, разделял опасения Мубарака.
Из-за удаленности стран Магриба от зоны конфликта их лидеров не так сильно волновали страсти, кипевшие в Леванте. Король Марокко Мухаммед VI куда больше был озабочен удержанием трона и нескончаемым конфликтом с Алжиром из-за Западной Сахары, чем безобразиями, которые творились где-то далеко на востоке. Президент Алжира Абдель Азиз Бутефлика, чью лысину прикрывал замысловатый зачес, считавшийся одной из главных архитектурных достопримечательностей страны, почти три часа, пока мы беседовали, делился своими впечатлениями о лидерах других стран и конфликтах без малейшего намека на интроспекцию. Президент Туниса Зин аль-Абидин Бен Али с явно наигранным энтузиазмом утверждал, что намерен бороться с коррупцией и сделать политическую систему более открытой.
В Бейруте, как и на протяжении уже многих десятилетий, все действующие лица пристально, с подозрением следили друг за другом. Премьер-министр Рафик Харири с опаской относился и к Шарону, который способствовал израильскому вторжению в Ливан в 1982 г., и к Арафату, который был непосредственной целью этого вторжения. Что касается его оценки Башара Асада, то в то время Харири еще был полон оптимизма в отношении молодого сирийского лидера. Он считал, что, поскольку тот не столь хитер и опытен, как его отец, у Ливана будет больше пространства для маневра.
Во время первой встречи с Башаром в Дамаске я увидел первые признаки тех очевидных недостатков, которые в полной мере и ужасающей форме проявились 10 лет спустя. Сирийский лидер пригласил меня к себе, в довольно скромную резиденцию, где он жил до того, как стал президентом. Он встретил меня на пороге вместе с женой Асмой. В углу гостиной валялись детские игрушки. Асма воспитывалась в Лондоне и свободно владела английским. Башар знал язык не так хорошо, и время от времени мы переходили на арабский.
