Вторжение в Ирак было своего рода первородным грехом. Он был порожден гордыней, а также отсутствием воображения и сбоями процесса достижения поставленных целей. Неоконсерваторы, выступавшие за операцию в Ираке, добились того, что она стала главным инструментом разрушения Ближнего Востока. Виной тому было ошибочное, безответственное и исторически необоснованное представление, что добиться результатов можно только с помощью грубого вмешательства и великих потрясений. В регионе, где непреднамеренные последствия редко бывают положительными, свержение Саддама запустило цепную реакцию проблем, обнажив хрупкость ситуации в Ираке и неустойчивость арабских режимов в целом и лишний раз доказав, что американцы способны перекраивать карту региона не менее бесцеремонно и грубо, чем некогда британские и французские завоеватели.
Хаос, охвативший Ирак после 2003 г., усилил влияние Ирана, открыл дорогу произволу в этой стране и в целом способствовал новому витку противостояния между суннитами и шиитами в борьбе за власть на Ближнем Востоке. К 2004 г. король Абдалла в Иордании уже говорил о том, что побаивается «шиитского полумесяца» – дуги, протянувшейся от Ирана через Ирак, и примкнувших к шиитам союзников-алавитов от Сирии до Ливана. Ирак захлестнула волна насилия на религиозной почве. Сунниты были отстранены от власти, и Ирак стал магнитом для джихадистов и региональных террористических группировок. Мы пытались, хотя и не очень успешно, способствовать большей политической и экономической открытости региона, но провал в Ираке, в том числе кошмарные репортажи из Абу-Грейба, крайне негативно сказались на имидже Америки и подорвали доверие к ней. Если таким образом американцы насаждали демократию, то большинству арабов она была даром не нужна.
Другой проблемой была скудость воображения. Хотя мы в Ближневосточном бюро пытались, и не раз, указать на все, что могло пойти не так, привести все аргументы, доказывающие необходимость воздержаться от развязывания необдуманной войны, а также предложить все приемлемые политические альтернативы, никто из нас не поставил главных, ключевых вопросов. Никто не задумался всерьез о том, действительно ли у Саддама было оружие массового поражения или он просто пытался сбить нас с толку, делая вид, что скрывает его запасы, в то время как на самом деле скрывал от внутренних и региональных хищников их отсутствие.
Сама операция была проведена топорно. Военная интервенция в регион, особенно учитывая сложность ситуации на современном Ближнем Востоке, всегда чревата множеством опасных последствий. Однако наша способность недооценивать их уже стала привычной. Поляризация взглядов и раскол в администрации в период подготовки к войне в 2003 г. достигли опасного предела и так и не были преодолены до конца. Иногда они были просто следствием стремления выдавать желаемое за действительное. Примером могли служить фантазии неоконсерваторов, вообразивших, что иракцы сумеют быстро построить демократию, несмотря на отсутствие исторического опыта государственного управления на основе национального согласия в стране, раздираемой распрями на религиозной почве, или же представления Рамсфелда, что режим в Ираке можно сменить без особых затрат. Довоенное планирование было беспорядочным и ограниченным. Важнейшим, фундаментальным вопросам, таким как вопрос о последствиях вмешательства и о том, как просчитать их заранее и обеспечить контроль над ними, уделялось слишком мало внимания. В период непосредственно после окончания войны политические решения принимались не на основе трезвого расчета, а интуитивно. Наглядной иллюстрацией этого были такие на редкость непродуманные шаги Временной администрации, как роспуск иракской армии и лишение бывших военнослужащих денежного довольствия, а также назначение Ахмада Чалаби ответственным за выполнение решения о запрете членам партии «Баас» занимать государственные должности, которое он довел до абсурда, оставив без работы ни в чем не повинных рядовых членов партии.
Слишком много внимания уделялось функционированию мелких кровеносных сосудов политической системы. В Зале оперативных совещаний Белого дома часами велись дискуссии о том, сколько будет стоить и что даст восстановление иракских электрических сетей, или о том, как реформировать местную систему здравоохранения и образования, тогда как главные артерии политической системы – проблемы безопасности и государственного управления, поддержка курдов и лояльных суннитов, а также учет настроений шиитов, получивших политические преимущества, – оставались вне зоны нашего внимания. Делать смелые заявления в уединенном Зале оперативных совещаний было легко; куда труднее было реализовать их на практике в обстановке неразберихи, угроз и опасностей, царившей на Ближнем Востоке.
Наконец были и не столь заметные «грехи недеяния». Некоторые из них были глубоко личными. Попытавшись указать на все, что могло пойти не так, задав все стратегические и практические вопросы и не получив на них ответа и показав все негативные последствия проведения операции в Ираке в одиночку, без международной поддержки, почему я не пошел до конца в своем несогласии с администрацией и не ушел из Госдепартамента? Принять такое решение было нелегко, учитывая все профессиональные и моральные соображения, а также долг перед семьей. Тем не менее я до сих пор, спустя полтора десятилетия, считаю свое решение не совсем корректным и немного жалею о нем. Отчасти оно было продиктовано преданностью друзьям, коллегам и госсекретарю Пауэллу; отчасти – профессиональной дисциплинированностью сотрудника Дипломатической службы; отчасти – попытками убедить себя в том, что, оставаясь изнутри системы, я мог помочь избежать еще более грубых стратегических ошибок, чем если бы я покинул ее; отчасти – эгоизмом и карьеризмом, а также нежеланием уходить из профессии, которую я искренне любил и которой отдал 20 лет жизни, и отчасти, видимо, непреодолимым ощущением, что Саддам – тиран, заслуживший свою участь, и возможно, мы могли бы лишить его власти куда более квалифицированно, чем, боюсь, мы это сделали.
Так или иначе, я остался на службе, и мои усилия минимизировать ущерб не увенчались успехом. Не я один испытывал подобные сомнения, размышляя о том, правильно ли поступил в те годы.
– Продолжать служить – не грех, – сказал мне один давний коллега, – если честно высказываешь свое мнение. Но чувство вины все рано остается.
В широком смысле «грехи недеяния» связаны с отказом от альтернативных возможностей, от дорог, которые мы не выбрали. Каковы были бы последствия для влияния Америки на мировой арене и для Ближнего Востока, если бы мы не вторглись в Ирак весной 2003 г.? Что было бы, если бы мы попытались направить массовое выражение мировым сообществом доброй воли и охватившую весь мир после ужасных событий 11 сентября тревогу в другое, более конструктивное русло?
Полтора года, прошедшие между 11 сентября и вторжением в Ирак, стали одним из исторических переходных периодов, которые легче оценить сегодня, чем в то полное неопределенности и эмоций время. Если бы мы избежали провала в Ираке и использовали мощь и устремления Америки более мудро, это в большей степени отвечало бы интересам и ценностям США. Для этого требовалось задействовать в Ираке истинную дипломатию принуждения, а не ту, которую мы использовали на самом деле и в которой было слишком много принуждения и слишком мало дипломатии. Кроме того, требовались терпение и готовность разделить бремя наших усилий – как на этапе планирования, так и в процессе реализации – с мировым сообществом. Но мы сделали выбор в пользу немедленного выполнения односторонних намерений и грубой силы, лишь в малой степени разделив свои усилия с другими. У нас не было ни возможностей, ни воображения, чтобы перестроить Ближний Восток, независимо от того, свергли бы мы Саддама или нет. Но зато мы могли сделать и без того погруженный в хаос регион еще более сложным и хаотичным, заодно ослабив свою роль и влияние. И мы это сделали.
