Наконец к вечеру мы с Абу Ахмедом, вымотанные и исчерпавшие темы для разговоров, прибыли в большое отделение полиции на северо-западной окраине Багдада. Я вздохнул с облегчением, увидев ожидавшего меня коллегу, но вновь напрягся, узнав, что иракцы отказываются принять наши таможенные документы и твердо намерены конфисковать грузовик и груз. Там не было ничего особенно ценного, но не хотелось лишиться дюжины компьютеров, а также телефонных аппаратов и другого офисного оборудования и средств связи, на которые разорился Государственный департамент США, вечно жалующийся на нехватку денег. Мы протестовали, но безуспешно.
Мой коллега дал понять полицейским, что у нас есть договоренность с министерством иностранных дел, но те и бровью не повели. Освободившись от груза и конвоя, я отправился в наше скромное дипломатическое представительство, где за двумя кружками пива рассказал о своей эпопее. На следующий день я улетел в Амман. Насколько мне известно, ни грузовик, ни оборудование так и не были возвращены.
* * *
Сегодня, спустя годы, подобные неприятности представляются мне неотъемлемой составляющей дипломатической службы, но много лет назад, когда я тащился из Аммана в Багдад, где был нанесен первый удар по моей профессиональной гордости, я так не думал. Однако желание трудиться на государственной службе было у меня в крови. Я вырос на военных базах, в семье кадрового военного, и привык к постоянным переездам с одного конца страны на другой. К 17 годам я успел пережить 10 переездов и сменить три школы.
Мой отец, которого зовут, как и меня, Уильям, в 1960-е гг. воевал во Вьетнаме, дослужился до звания генерал-майора («двухзвездного генерала») и был назначен на пост директора Агентства США по разоружению. Он был выдающимся руководителем – вдумчивым и требовательным, одним из тех государственных служащих, чья блестящая работа и отношение к службе всегда были для меня примером. «Нет большего повода для гордости, – писал мне отец, – чем честная служба на благо родины». Будучи представителем поколения, привыкшего серьезно относиться к лидирующей роли США на мировой арене, он не понаслышке знал, к каким бедам может привести непродуманное применение силы и сколь многого можно добиться при помощи дипломатии и переговоров, когда ставки очень высоки. Моя мать Пегги была душой нашей семьи. Ее любовь и самоотверженность помогали мириться с трудностями, связанными с переездами в разные концы страны, и сохранять семью. Как и отец, она выросла в Филадельфии. Молодые люди встретились на целомудренной, благопристойной танцевальной вечеринке в католической школе, где монахини чуть ли не с рулеткой в руках следили за тем, чтобы между танцующими оставалось «шесть дюймов для Святого Духа», и прожили счастливую жизнь, наполненную верой, семейными радостями и упорным трудом.
Нашу дружную ирландскую католическую семью нельзя было представить себе без трех моих братьев – Джека, Боба и Марка. Как и во многих семьях военных, постоянно переезжающих с места на место, братья были моими лучшими друзьями. Мы поддерживали друг друга в первые, самые трудные дни в новых школах.
Нельзя сказать, что я воспитывался как космополит с манерами аристократа – именно такими изображают на карикатурах карьерных дипломатов, – однако с годами у меня стали проявляться некоторые качества, полезные для дипломатической работы. Поскольку семья часто переезжала с место на место, я привык быстро адаптироваться к новым условиям, хотя не всегда это давалось легко. Меня с детства интересовали новые места и люди. Я постепенно учился ставить себя на их место, старался понять их точку зрения и намерения. В то же время я привык смотреть на людей и события несколько отстраненно, наблюдать и делать выводы. Из-за постоянных переездов я не очень охотно сближался с людьми и вовлекался в происходящее. Кроме того, благодаря переездам я лучше узнал свою страну, проникся ее величием, мощью и красотой, равно как и богатством, разнообразием и колоссальными возможностями. Я рос в атмосфере глубокого уважения к армии и армейскому укладу и постепенно начинал связывать свое будущее с государственной службой.
В 1973 г. я поступил в колледж Лассаль, чтобы получить гуманитарное образование. Моя мечта стать баскетболистом к тому времени давно разбилась о суровую реальность – мне не хватало спортивных способностей. Небольшой гуманитарный колледж Лассаль, расположенный почти рядом, в Северной Филадельфии, и управляемый конгрегацией Братьев христианских школ, не только давал хорошие знания, но и был отличной школой жизни. Среди учащихся было много таких, кто получал высшее образование в первом поколении. Большинство студентов жили в пригородах и были вынуждены много работать, чтобы платить за учебу. Им приходилось всего добиваться тяжелым трудом, и они открыто гордились этим. Как и Филадельфия 1970-х гг., колледж Лассаль был не для слабаков.
Летом после первого курса я провел три месяца в Египте с одним из моих лучших школьных друзей Конрадом Айлцом и его семьей. Отец Конрада Герман Айлц был назначен послом США в Египте после восстановления дипломатических отношений с этой страной по окончании войны Судного дня 1973 г. Будучи блестящим представителем старой дипломатический школы, Айлц отличался кипучей энергией и прекрасно знал регион.
Для неопытного и наивного 18-летнего парня то лето в Египте стало откровением. Если не считать раннего детства, когда я жил в ФРГ, где тогда служил отец, я впервые оказался за пределами США и впервые – в арабской стране. Я был в восторге от обрушившейся на меня лавины запахов и звуков. Меня завораживали суета восточного базара и богатая интонациями арабская речь. Мы с Конрадом бродили по Каиру, где в то время почти не было туристов, и наслаждались непрекращающейся какофонией автомобильных гудков и бурной ночной жизнью города. Однажды глубокой ночью мы, ускользнув от обкуренных охранников Министерства по делам древностей и едва унеся ноги от стаи бездомных псов, в кромешной тьме вскарабкались на пирамиду Хеопса в Гизе, чтобы до самого рассвета любоваться силуэтом Каира на фоне неба. Мы побывали в Луксоре, у скалы Абу-Симбел в Верхнем Египте и оазисе Сива на востоке пустыни Сахара, неподалеку от места сражения при Эль-Аламейне времен Второй мировой войны. Мог ли я мечтать о таких приключениях раньше, когда проводил лето, пакуя в пакеты продукты в армейском магазинчике?!
Чуть позже тем летом посол взял нас с собой, направляясь с визитом к президенту Египта Анвару Садату в его поместье в Мерса-Матрухе – городе на побережье Средиземного моря к западу от Александрии. Пока он беседовал с Садатом с глазу на глаз, мы в окружении богатырского сложения телохранителей президента плавали в теплом голубом море. Потом на веранде скромного домика Садата на берегу моря был накрыт легкий ланч, и мы перекусили с президентом и членами его семьи, которые были в купальных костюмах. Садат был сама безмятежность. Попыхивая трубкой, он сочным баритоном рассказывал о том, чтó собирается сделать для установления мира с Израилем. Это была моя первая встреча с Ближним Востоком и американской дипломатией. Я был покорен.
На последнем курсе я получил стипендию Маршалла, дававшую право на трехлетнее обучение в Оксфорде. До меня ее не получал ни один студент колледжа Лассаль, и я подал заявку без особой надежды на успех и не прикладывая серьезных усилий. Эта стипендия, учрежденная британским парламентом в начале 1950-х гг. в знак признательности за американскую помощь в рамках Плана Маршалла, ежегодно назначалась трем десяткам американских студентов, которым предоставлялось право учиться в Соединенном Королевстве. Благодаря стипендии мне открылся новый, поначалу немного пугающий мир удивительных возможностей. В обстановке, напоминающей обстановку университетов Лиги Плюща, но более роскошной, я чувствовал себя как рыба, выброшенная на сушу. На знаменитых прямоугольных дворах Оксфорда я ощущал себя не на своем месте.
