Земля оставила позади манящий осенний образ и облеклась новой отрешенной красой. Зелень и золото истончились до акварели, небо – чистый простор блеклой синевы, а горы так отчетливы, что Келу кажется зримым четко и внятно каждый далекий пучок буреющего вереска. Обочины по-прежнему мягкие после дождя, в рытвинах лужи. Выдохи Кела дымчато разливаются в воздухе. Шагает он не спеша, щадит колено. Знает, что входит в трудный день, в трудное место.
Коджак роется в углу Мартова сада, выкапывает что-то настолько интересное, что отвлечься – ну никак. Март подходит к двери.
– Сто лет, сто зим, вьюноша, – говорит он, улыбаясь Келу. – Я уж начал подумывать, не послать ли поисковую партию, проверить, с нами ли ты все еще. Но с виду молодцом.
– Я нормально, – говорит Кел. – Поправился, готов копать, раз и дождь кончился.
Март, разглядывая лицо Кела так и сяк, пренебрегает сказанным.
– Я б решил, что нос почти вернулся к былой славе, – говорит. – Лене все нравится небось, а? Или она тебя бросить собралась? Не видал я ее машины в наших краях.
– Наверное, занята была, – говорит Кел. – Есть у тебя время сводить меня на прогулку?
Лукавство исчезает у Марта из глаз.
– Ты с ребенком потолковал?
– Ага. Ничего предпринимать не будет.
– Уверен?
– Ага, – говорит Кел. – Уверен.
– Тебе решать, Миляга Джим, – говорит Март. – Надеюсь, ты не ошибаешься. – Высвистывает Коджака. Довольный пес прискакивает обменяться с Келом любезностями, но Март жестом отправляет его в дом. – С собой не возьмем. Погоди минуту, я скоро.
Закрывает за собой дверь. Кел следит за стаей скворцов, что клубится, как джинн, в небе, пока не возвращается Март, одетый в вощеную куртку и толстую вязаную шапочку ошеломительного неоново-желтого оттенка. На миг Келу хочется отпустить шутку насчет этой шапки, назвать Марта диджеем У-Нас-Печеньки или как-то в этом духе, но вспоминает, что они больше не в тех отношениях. От этого Кела прихватывает одиночеством. Март ему нравился.
При Марте его клюка и штыковая лопата.
– Это тебе, – говорит он, вручая лопату Келу. – Управишься? С ключицей-то.
– Соображу, – говорит Кел. Вскидывает лопату на здоровое плечо.
– А колено как? Прогулка ента долгая, и половина ее не по дорогам. Если тебя колено подведет на горке, я ничего не смогу поделать.
– Позовешь Пи-Джея и Франси. Они меня снесут вниз.
– Я их в эту маленькую экспедицию не посвящал, – говорит Март. – Не одобрят. Так близко, как я, они тебя не знают, уж всяко. И обижаться на них не за что.
– Хорошо все у меня с коленом, – говорит Кел. – Пошли.
Путь далек. Начинают на той же горной дороге, какой Кел ходил к дому Редди, но в полумиле выше Март показывает клюкой на тропу вбок – она слишком узкая, плечом к плечу не протиснуться, выход на нее почти целиком скрыт чахлыми деревцами и высокой травой.
– Ты б не нашел ее, ну, – улыбаясь, говорит Март Келу. – Затейница она, гора эта, вот как есть.
– Ты ж ее знаешь, – говорит Кел. – Шагай первым. – Марта у себя за спиной ему не хочется.
Тропа ведет вверх и вниз между валунами, среди колючих вспышек желтого дрока и пятен долговязого вереска, чьи пурпурные колокольчики блекнут до бурых бумажных.
– Все это вокруг, – говорит Март, шевеля вереск клюкой, – вереск обыкновенный. С него самолучший мед на свете. Мужик по имени Пядар Руах, он жил тут наверху, держал пчел, когда я был маленький. Бабуля отправляла нас к нему за банкой его меда. Клялась, что он от любых бед с почками. По ложке утром и вечером – и будешь как огурчик, на раз-два.
Кел не отзывается. Он следит, не идет ли за ними кто, – помимо всего прочего, он бы не удивился, возьмись опять за ним приглядывать Трей, – но повсюду окрест ничто не шелохнется. Влажная земля на тропе проседает под ногами. Март насвистывает себе под нос тихую сиротливую мелодию с неведомым ритмом. Иногда напевает строчку-две, на ирландском. На этом языке голос у Марта звучит иначе, в нем хриплая, отстраненная жалоба.
– Это песня о человеке, который отправляется на ярмарку и продает свою корову, – сообщает он Келу через плечо, – за пять фунтов серебром и одну желтую гинею золотом. И говорит: “Если пропью все серебро и растрачу золото, какое дело кому, раз его не касается?”
[64]
Поет еще. Тропа ведет вверх. На плоской травянистой равнине под ними расстилаются поля, остриженные, бледные в резком солнечном свете, поделенные стенками, что выстроили по соображениям, забытым не один век назад.
– “Если в лес я пойду за ягодами или орехами, снимать яблоки с веток или пасти коров, и лягу под дерево передохнуть, какое дело кому, раз его не касается?”
Кел достает телефон, включает камеру и нацеливается на пейзаж.
– Выключи, – говорит Март, прерывая песню на полустроке.
– Я дочке сказал, что иду гулять в горы, – говорит Кел. – Она попросила поснимать. Ей здешние красоты нравятся.
– Скажи ей, что забыл телефон.
Он стоит на тропе, опираясь на клюку, смотрит на Кела, ждет. Через минуту Кел выключает телефон и убирает его в карман. Март кивает и возобновляет движение. Чуть погодя запевает вновь.
Похожие на папоротник растения, какие не попадались Келу на равнине, тянутся с обочин тропы, хлещут по ботинкам. Мартова клюка тихонько и ритмично похрустывает в такт песне.
– Человек говорит, – поясняет он Келу: – “Люди болтают, я никчемный оболтус, ни товаров при мне, ни прыличной одежды, ни скотины, ни богатства. Но я счастлив жить в лачуге, какое дело кому, если его не касается?”
Март сходит с тропы и протискивается в брешь в осыпающейся, покрытой лишайником каменной стенке. Кел следом. Они пересекают участок, по виду расчищенный давным-давно, а потом заброшенный, его захватила высокая тонкая трава. В одном углу разрушенные остатки каменного домика, гораздо старше Бренданова. Март, проходя мимо, не поворачивает головы. Дыхание ветра трясет травяными метелками.
Чем выше они карабкаются, тем острее делается холод, он вспарывает на Келе слои одежды и колет кожу. Кел сознает, что идут они кругами, петляют, возвращаются, но один куст дрока или болотистый участок смотрится слишком похоже на другой, и потому ничего не разберешь. Кел то и дело поглядывает на солнце и на пейзаж, старается вычислить местоположение, но смекает, что ищи он хоть целый год, повторно это место не найдет. Ловит ехидный взгляд Марта.
Не подсматривая в телефон, Кел не в силах прикинуть поточнее, давно ли они идут; больше часа, может, полтора. Солнце высоко. Он размышляет о четверых мужчинах, что медленно и упорно брели вверх по этой тропе, в холстине между ними – покойник.
