– Слыхал я, ты давеча был у Лены. Как у вас там дела? Покувыркаться дали?
– Господи, Март.
– Дали?
Кел качает головой, не в силах сдержать ухмылку.
Прищуренные Мартовы глаза горят озорством.
– Не подведи меня, братец. Хоть поцеловать-потискаться урвал себе?
– Дали потискать щенка, – отвечает Кел. – Это в счет?
– Ой да батюшки светы, – с отвращением отзывается Март. И добавляет чуть более философски: – Ну, уже подвижки, как ни поверни. Бабы любят, когда мужик щенков любит. В дамках будешь, не успеешь оглянуться. Выгуливать ее ведешь?
– Не-а, – отвечает Кел. – А вот щенка, может, возьму.
– Если это от ейного бигля, брал бы. Хорошая собака. Ты там, что ли, весь день проторчал? Щеночков тискал?
– Не. В горы гулять ходил. Влез ногой в болото, правда, ну и вернулся. – Показывает мокрый ботинок.
– Ты осторожней на болотах этих, вот что, – говорит Март, осматривая ботинок. Сегодня на нем грязная оранжевая бейсболка с надписью “ДЫБОМ ШЕРСТЬ ЗАТО ЯХТА ЕСТЬ”. – Не знаешь ты, как у них все устроено. Не туда ногу поставишь – и уж не вынешь. Там битком турья, болота жрут их все равно что конфетки, как есть. – Лукаво косится на Кела.
– Батюшки, – говорит Кел. – Я и не подозревал, что на кону моя жизнь.
– И это ты еще с горянами не видался. Они все вглухую чокнутые, наверху-то, башку тебе проломят, как только глянут.
– Комиссии по туризму ты бы не понравился, – замечает Кел.
– Комиссия по туризму в горки не лазит. Ты сиди тут, внизу, где мы, цивилизованные.
– Может, так и надо, – говорит Кел, берясь за калитку. Март не шелохнется, Кел продолжает: – В городе я не был, братан. Уж извини.
Лукавство у Марта с лица слетает мгновенно и полностью, остается хмарь.
– Я тут не печенья жду, – говорит он. Еще раз крепко затягивается и швыряет окурок в лужу. – Пошли ко мне на заднее поле. Кое-что покажу.
Овцы Марта сбились в кучу на ближнем. Они дерганые, толкаются и нервно топчутся на месте, траву не жуют. На дальнем поле пусто – ну или почти. Посреди зеленой травы неопрятная бледная куча, с ходу не разобрать, что это.
– Одна из лучших моих овец, – говорит Март, распахивая ворота. В голосе у него однозвучность, совсем не похожая на привычный оживленный напев, и Келу с ней немножко неуютно. – Сегодня утром нашел.
Кел обходит овцу так, как обходил бы место преступления, чуть стороной и не торопясь. В белой шерсти копошатся тучи крупных черных мух. Кел подходит ближе, машет рукой, чтобы поднялись, кружа и сердито жужжа, и дали ему глянуть.
До овцы добралось что-то гадкое. Горло – месиво свернувшейся крови, то же во рту, раззявленном слишком широко. Глаз нет. Прямоугольный кусок на боку длиной в две ладони вырезан до самых ребер. Под хвостом здоровенная красная дыра.
– Ну, – говорит Кел, – нехорошее это дело.
– То же, что и с овцой Бобби Фини, – отзывается Март. Лицо жесткое.
Кел осматривает траву, но та слишком пружинистая, следов не удерживает.
– Я поискал, – говорит Март. – И в грязи у дороги тоже. Ничего не видать.
– Коджак никаких следов не вынюхал?
– Он пастуший пес, а не ищейка. – Март дергает подбородком на овцу. – Вот это все ему страсть как не понравилось, вообще. Чисто сбесился. Не понимал, то ли нападать, то ли ноги уносить.
– Бедолага, – произносит Кел. Присаживается на корточки глянуть поближе, но держится все же на расстоянии – от овцы уже прет насыщенный дух падали. Края ран чистые и отчетливые, словно нанесли их острым ножом, но Кел знает из трепотни с ребятами из отдела убийств, что с мертвой кожей бывает всякое странное. – У Бобби больше овец не погибло?
– Не погибло, – отвечает Март. – Он половину ночей последнее время торчал на своей земле, надеялся застать зеленых человечков, вдруг те за добавкой спустятся, но страшней барсука ничегошеньки не увидел. Ты мне вот что скажи: какому такому зверю ума хватит угробить отдельную овцу на всей ферме, а следом убраться с места, где есть еда, стоит только фермеру спохватиться?
Кел размышляет о том же.
– Крупная кошка, может, – произносит он. – Но у вас тут таких не водится, верно?
– Эти умные твари, оно так, – говорит Март. Щурится на горы. – Но нету их – в наших краях точно. Хотя кто его знает, вдруг кто бросил чего тут. Подходящее оно место, горки эти, чтоб избавляться от чего-нито.
Кел говорит:
– Человеку вот еще ума хватило бы уйти после одной овцы.
Март не сводит глаз с гор. Говорит:
– Кто-то, у кого с головой плохо, ты вот о чем. Мозги у кого споганились.
– Есть тут такие, кто подходит под описание?
– Я таких не знаю. Но, может, мы просто не ведаем, знамо дело.
– В деревне таких размеров?
– Никогда не знаешь, что за опарыш кому мозги йист, – произносит Март. – Парнишка у Маннионов – приятный такой юноша, никаких хлопот мамке с папкой, а несколько лет назад швырнул кота в костер. Сжег его заживо. Ни капли не выпил, ничего. Просто захотелось.
Кто угодно способен на что угодно – даже здесь, похоже. Кел говорит:
– И где сейчас тот малой Маннион?
– Уехал в Новую Зеландию после этого. Не возвращался.
– Хм. Будешь в полицию звонить? В Отлов бездомных животных?
Март бросает на него в точности такой же взгляд, как у Трея, – “во недоумок-то”.
– Лады, – говорит Кел. Интересно, зачем Март привел его сюда. Уже и так все будь здоров как запуталось, куда ему дело о мертвой овце в придачу. – Твоя овца, тебе и решать.
– Хочу знать, кто это сделал, – говорит Март. – У тебя там чуток леса, его хватит, чтоб мне спрятаться. Ты б пустил меня посидеть там ночь-другую-третью, а?
– Думаешь, вернется?
– Не к моим овцам. Но из того лесочка отлично видно землю Пи-Джея Фаллона, а у него славное стадо. Если эта тварь придет к нему – напорется на меня в дозоре.
– Ну это пожалуйста, – говорит Кел. Он не в восторге от мысли, что Март будет там ошиваться сам по себе. Март – худосочный мелкий старик с хлипкими суставами, а Келу известно, как, вероятно, известно и Марту, что дробовик – отнюдь не волшебная палочка. – Я б с тобой. Прикрыть все базы.
Март качает головой.
– Лучше я сам. Одному проще прятаться, чем двоим.
– Я на своем веку поохотился достаточно. Знаю, как замереть и не двигаться.
– Ой нет. – Лицо у Марта сминается в ухмылке. – При твоих-то размерах, что б там ни было, оно ж тебя из космоса засечет. Сиди дома и не студи яйца из-за чего-то, что небось давно убежало уж всяко.
