– Нет!
– Опека не бабайка, малая. Найдут тебе, где безопасно перекантоваться. Может, маме твоей помогут.
– Не нужна ей помощь.
Малявка глядит свирепо, нож держит так, будто собирается пырнуть им Кела.
– Малая, – говорит он миролюбиво, – то, что мать с тобой сделала, нехорошо.
– Она так никогда раньше. В этот раз так, потому что ее заставили.
– А если опять заставят?
– Не заставят.
– Чего это? Ты усвоила урок и теперь будешь паинькой?
– Не ваше дело, – бросает Трей, смотрит дерзко.
– Прошу тебя, малая. Мне надо понять, как тут поступить.
– Не надо тут никак поступать. Если позвоните в опеку, я им скажу, что это вы сделали.
Не шутит.
– Лады, – говорит Кел. Видя, какую бузу она подняла, он чуть не слабеет от облегчения. Начав сегодня день, он боялся встречи с ней: вдруг ее раздавило изнутри и он увидит лишь оболочку девчонки, взгляд сквозь него, а ее саму, спотыкающуюся, придется водить за ручку и напоминать, что кусок у нее во рту нужно прожевать. – Никакой опеки.
Трей пялится на него еще минуту. Похоже, верит, поскольку вновь принимается за еду.
– Я знаю, что вы мне херню наговорили. Про Брена и Шотландию. Чтоб я отвалила и оставила вас в покое.
Кел сдается. Что б ни пытался сделать, все без толку.
– Ну да, – говорит. – Дони меня послал куда подальше. Но и насчет “отстань от меня” я тебе херню гнал. Если по-честному, меня ты не напрягаешь. Мне с тобой нравится.
Трей вновь смотрит на него.
– Не нужны мне ваши сраные деньги.
– Я знаю, малая. Я и не думал так никогда.
Она замирает, заново обустраивая мысли о сказанном. Лицо у нее расслабляется, и это цепляет Кела где-то под грудиной.
– А чего тогда вы мне ту херню наговорили? – спрашивает она.
– Да господи боже мой, малая. Думаешь, никто не заметил, что́ мы с тобой замышляем? Меня предупредили, чтоб я бросил это дело. И как раз вот этого, – он показывает вилкой на лицо Трей, – я стремился избежать.
Трей нетерпеливо дергает плечом.
– Да ерунда. Все будет шик.
– В этот раз будет. Потому что они маму твою подговорили, а она сделала то, что, как ей кажется, их устроит. В другой раз они тобой займутся сами. Или мамой твоей. Или твоим братиком и сестренками. Или мной. Это серьезные ребята, у них серьезные дела. Они хуйней не страдают. Они тебя не били, потому что внимания к убитому ребенку им не надо, но если придется – убьют.
Малая моргает часто-часто. Поглощает еду, уткнувшись лицом в тарелку.
– Иисусе, малая, – говорит Кел, внезапно чуть не взрываясь, – какого ляда должно случиться, чтоб ты это выкинула из головы?
Трей говорит:
– Когда я узнаю. Железно. А не всякую хренотень, которую придумывают, чтоб от меня отделаться.
– Да? Ты этого хочешь? Просто знать наверняка?
– Ага.
– Ага, так не бывает. Если узнаешь наверняка, что Брендан сбежал, ты захочешь выяснить почему, а потом и найти его. Если наверняка узнаешь, что его кто-то выкурил, захочешь с ними разобраться. Вечно будет еще что-то впереди. Надо уметь остановиться.
– Я знаю. Когда…
– Нет. Остановиться надо сейчас. Ты глянь на себя. Если им придется еще раз за тебя взяться, что они сделают? Остановиться надо сейчас.
Трей обращает к нему лицо, и кажется, что она тонет.
– Я хочу остановиться сейчас. Я устала адски от этого. Сначала, когда только пришла сюда, чувствовала как вы говорите: вечно буду так. А сейчас я просто хочу, чтоб всё закончилось. Хочу никогда про это не думать уже. Хочу свою жизнь, как раньше. Но что б там ни случилось с Бренданом, он заслуживает того, чтобы кто-то знал. Хотя бы чтоб кто-то один знал.
Вплоть до этой минуты Кел не был уверен, сознает ли она величину вероятности того, что Брендан мертв. Они сидят и слушают, как сказанное оседает в щелях комнаты.
– Тогда я и остановлюсь, – говорит Трей. – Когда я узнаю.
– Что ж, – произносит Кел, – вот, пожалуйста. Ты спрашивала про кодекс. Это его начало. – Он смотрит в это избитое, непонимающее лицо и чувствует, как в горле у него густеет от всего того, что у малой только-только начинается, – от мысли о реках, какие ей предстоит преодолевать, а она их еще даже не видит за горизонтом. – Доедай завтрак, – говорит, – пока не остыл.
Трей не шевелится.
– Так вы мне поможете? Или нет?
– Если по правде, – говорит Кел, – не знаю пока. Сперва мне надо найти людей, которые вчера наведывались к твоей маме, и потолковать с ними. Как разберусь с этим, я либо узнаю, что случилось с твоим братом, либо хотя бы пойму, удастся ли разбираться дальше, – и так, чтоб нас при этом не грохнули.
– А если не удастся?
– Не знаю. Мы пока не добрались до этого.
Не похоже, что Трей удовлетворена таким ответом, но она начинает собирать желток с тарелки тостом.
– Скажи мне вот что, – продолжает Кел. – Думаешь, это Дони твою маму заставил?
Трей фыркает.
– Не. Она б его послала.
– Ага, тоже так думаю. Но эти ребята заявились через два дня после того, как ты поговорила с Дони. Это не совпадение.
– Вы сказали, если я поговорю с Дони, вы не в игре.
– Ну да, – говорит Кел. – Но все меняется. Как ты к нему подобралась?
– Мамка у него ездит на мессу в полдевятого в город, каждый день, – сообщает Трей с набитым ртом. – Ее подвозит Святой Майк. Я подождала в изгороди у Майка в переулке, пока его машина не уехала, а потом прошла через поля у Франси Ганнона к заднему крыльцу Дони.
– Видела кого-нибудь по дороге туда или обратно?
– Не. Но меня кто-то мог заметить, чё. Из окошка. Тут ничего не поделаешь, только идти быстрее.
– Слушай, – говорит Кел. Встает, собирает тарелки, относит в мойку. – Я уеду на чуть-чуть. Ненадолго. Одна тут нормально побудешь?
– Ага. Каэшн.
Малой это все, похоже, не очень нравится.
– Никто не знает, что ты здесь, – говорит Кел, – поэтому не волнуйся. Дверь я запру на всякий случай. Если кто явится, пока меня нет, не открывай, не выглядывай в окно. Сиди тихо, пока не уйдут. Поняла?
– Вы опять с Дони будете толковать?
– Ага. Заскучаешь? Хочешь книжку или что-то?
Трей качает головой.
– Прими ванну, если хочешь. Смой с себя вчерашнее.
Малая кивает. Кел догадывается, что мыться она не пойдет. По ней не скажешь, что она справится с чем-то настолько сложным. Встать и позавтракать – уже утомительно: внезапно на лице у нее проступает измождение, для ребенка совершенно противоестественное, веко на здоровом глазу обвисает, от носа ко рту пролегают глубокие складки. Она впервые немножко похожа на свою мать.
