– Что он сказал?
Вспышка ужаса у нее в глазах выжигает в Келе досаду.
– Ладно, – говорит он. – Дони сказал, что твой брат действительно спутался с пацанчиками из Дублина. Не торговал, тут ты была права, но намеревался варить для них мет. Да облажался – просрал их материалы. Хотел встретиться с ними и все исправить, а дальше Дони о нем не слышал.
Кел не уверен, не перебор ли что-то или все это для Трей, но не собирается больше ограждать ее, скрывая что бы то ни было, – вон как славно это получилось в прошлый раз. Малая имеет право, оплаченное и вколоченное в нее, услышать все честные ответы.
Сказанное она впитывает с сосредоточенностью, от какой перестает дергаться.
– Дони правда так и сказал? Сейчас без вранья?
– Без вранья. И я вполне уверен, что и он мне не загонял. Не знаю, все ли он сказал, но то, что сказал, – похоже, правда.
– Вы его побили?
– Ага. Но несильно.
– Надо было отмудохать, – постановляет Трей. – Сплясать на голове у него.
– Да понятно, – бережно говорит Кел. – Я б и рад бы. Но нам ответы нужны, а не канитель.
– Надо поговорить с ними, с ребятами из Дублина. Поговорили?
– Малая, – произносит Кел, – угомонись. Собираюсь. Но сперва прикинем, как это сделать лучше всего, чтоб ни ты, ни я не огребли пулю в башку.
Трей обдумывает сказанное, обкусывая заусенцы на большом пальце, морщится, зацепив губу. Наконец говорит:
– Марта Лавина видели?
– Нет. А что?
– Приходил сюда, вас искал.
Кел хмыкает и мысленно пинает себя. Ну конечно же, Март засек Ленину машину и потопал прямиком сюда, вынюхивая трюфели сплетен, в тот же миг, как возможность представилась.
– Видел тебя?
– Не. Я его засекла и спряталась в сортире. Обошел дом кругом, когда вы дверь не открыли. Я слышала. Проверял окна. Я видела его тень.
При этом воспоминании малая опять начинает подергиваться от адреналина.
– Что ж, – умиротворенно говорит Кел, – хорошо, что у меня в туалете шторка на окне. – Снимает куртку, вешает на крюк за дверью, двигается тихо-спокойно. – Знаешь, зачем я его закрыл вообще? Из-за тебя. Еще до того, как мы познакомились. Я знал, что за мной кто-то подглядывает, и повесил простыню, чтоб там, где надо, быть одному. Вот и тебе пригодилось. Прикольно как все поворачивается, а?
Трей дергает одним плечом, но трясется меньше.
– Я знаю, чего Марту надо, – говорит Кел, – и к тебе это не относится. Он увидел машину мисс Лены и хочет узнать, сошлись мы с ней или нет.
У Трей такое лицо, что Кел расплывается в улыбке.
– И как?
– Не. И так выше крыши всякого, чтоб еще и это поверх. Хочешь чего-нибудь? Перекусить, может?
– Хочу вот на это поглядеть. – Малая показывает на свое лицо. – Зеркало есть?
– Сейчас выглядит куда хуже, чем есть. Отек сойдет через день-другой.
– Я знаю. Посмотреть хочу.
Кел отыскивает в шкафу зеркало, перед которым стрижет бороду, вручает его Трей. Она усаживается с ним за стол и долго разглядывает себя, поворачивая голову так и эдак.
– Все еще можно узнать, поправит ли тебе врач губу, – говорит Кел. – Чтобы шрама не осталось. Скажем, что ты с велика упала.
– Не. Пофиг мне на шрамы.
– Это понятно. Но, может, потом передумаешь.
Кел счастлив: малая одаряет его полномасштабным взглядом “ну ты и недоумок”.
– Лучше пусть я выгляжу типа “отвали подальше”, чем красоткой.
– Думаю, с этим у тебя все путём, – заверяет ее Кел. – Тебе придется показаться людям на деревне. Пока синяки не сошли.
Трей резко вскидывается от зеркала.
– Не пойду я туда.
– Пойдешь, пойдешь. Кто б там ни велел твоей маме это сделать, надо показать, что она послушалась. Вот почему она тебя в основном по лицу: чтоб знали. Надо, чтоб тебя увидел тот, кто донесет.
– Типа?
– Если б я знал, – отвечает Кел. – Сгоняй к Норин. Купи хлеба или чего-то. Дай ей хорошенько на тебя полюбоваться, ходи так, будто у тебя все болит. Уж от Норин-то разлетится по округе.
– У меня денег нет.
– Я тебе дам. Можешь принести хлеб сюда.
– У меня по правде все болит. Я так далеко не дойду.
Малая мятежно хохлится. Все в ней противится тому, чтоб выносить семейный сор к Норин.
– Малая, – говорит Кел, – ты хочешь, чтобы они вернулись и дожали?
Через секунду Трей отодвигает зеркало.
– Ясно, – говорит она. – Ладно. Только можно завтра?
Кел улавливает воронку усталости у нее в голосе и чувствует себя злодеем. Только потому, что малая по-прежнему хорохорится, он сдуру подумал, будто она целее, чем это сейчас вообще возможно.
– Ага, – говорит. – Конечно. Завтра вполне. Сегодня отдыхай.
– Можно я тут останусь?
– Конечно, – отвечает Кел.
Он сам крутил в голове варианты, как ей это предложить. Дони оказался бы балбесом эпических масштабов, если бы побежал к Остину ныть насчет их с Келом разговора, но Кел давным-давно усвоил: это ошеломляющее чудо природы – человеческую тупость – недооценивать нельзя никогда. А если вдруг случайно Остин все же имеет пригляд за Дони и Кела засекли, каждое слово их с Дони беседы уже известно. Кел вспоминает типов вроде Остина, которых знавал прежде, думает о том, что́ они способны вытворить с Трей, если им приспичит отыграться. Пока он не разберется как следует, что к чему, малая остается здесь.
Трей зевает, внезапно и вовсю, не обеспокоившись прикрыть рот.
– Я в хлам, – говорит она растерянно.
– Это потому что у тебя все болит, – объясняет Кел. – Тело расходует прорву энергии на выздоровление. Через пару минут мы тебя уложим.
Берет молоток, гвозди, стул и брезент, тащит все это к окну спальни. Трей идет за ним и падает на постель, будто кто-то подрезал ей жилы.
– Меня разок отлупили, когда мне было как тебе, – говорит Кел. Забирается на стул и прибивает брезент над окном.
– Мамка вас так?
– Не, – говорит Кел. – У мамы сердце было самое мягкое на весь город. Она бы и комара не пришлепнула.
– Папка?
– Не. В нем злобства тоже не водилось. Отец, когда объявлялся, привозил мне игрушечные машинки и конфеты, маме нашей – цветы, показывал мне карточные фокусы, пару недель был дома и уезжал опять. Нет, двое парней в школе. Я даже не помню с чего. Отделали хорошенько, правда. Два сломанных ребра, а лицо было как гнилая тыква.
