Коджак, чуя печенье, плетется к столу и встает у стула Марта, ждет. Март протягивает остаток печенья псу, дает выхватить.
– Не собирался я стоять и смотреть, как мы из-за Брендана Редди и его затей потеряем еще молодежи.
– Вы Брендана потеряли, – указывает Кел.
– Я тебе сказать хочу только, что это не умышленно, – обиженно говорит Март. – Кроме того, если б дали ему этим заниматься, потеряли бы много больше, так или иначе. Лес рубят – щепки летят, так говорят, кажись?
– Ты так и думал, когда ходил к Шиле Редди тут на днях? – Кел старается говорить ровно, однако слышит, как в нем взбухает рокот гнева.
Март не обращает внимания.
– Это надо было сделать. Вот о чем я думал. И думать тут больше не о чем было. – Хлопает Коджака по боку, чтоб шел обратно к очагу. – И то же думал и ты, когда всыпа́л Дони перца под хвост, уж точно. Ты не думал: “Ой, ну правда, а что такого?” Ты думал, что время от времени возникает такое, что просто нужно сделать и ничего не попишешь, а потому чего хлопать крыльями и кудахтать. Берешь и делаешь. И, как ни жалко, ты был прав.
– Не уверен, что я б так выразился, – говорит Кел.
Март смеется.
– Уж всяко так думала Тереза Редди вчера ночью, когда палила из того ружья. Ты никак не возражал.
– Кто там из мужиков схлопотал, – говорит Кел, – как у него дела?
– Шик у него всё. Кровищи было, как от заколотой свиньи, но толком никакого ущерба. – Март берет еще одно печенье и лыбится Келу. – Ты глянь, как оживленно-то все стало последнее время? Не хотелось бы, чтоб ты забрал в голову, будто в округе всегда столько приключений. Зверски разочаруешься, когда самой громкой новостью года окажется, что у кого-то овца родила четверню.
– А ты где был вчера ночью? У меня?
Март смеется, лицо сморщивается.
– Ой батюшки, нет. Я? При моих суставах я на эти рулы-булы
[62] уже не гожусь.
Ну или не хотел рисковать: вдруг бы Кел его узнал?
– Ты больше по замыслам, – говорит Кел.
– Я тебе добра желаю, Миляга Джим, – говорит Март. – И всегда желал. Пей давай чай, иди домой да выложи ребенку столько этой истории, сколько сам захочешь, – и скажи, что на том всё.
– Дело не в истории, – говорит Кел. – Ей надо знать одно: что он мертв, что это была драка, но она плохо закончилась; ей даже не надо знать, кто это сделал. Но она захочет доказательств.
– Не все, что хочется, можется. В ее возрасте пора б понимать.
– Я не про такое доказательство, из-за которого кто-то в говно вляпается. Но ее херней кормили слишком многие. Она не остановится, пока не получит в руки что-то осязаемое.
– Типа чего, как думаешь?
– У Брендана были при себе часы. Когда-то дедовы.
Март макает печенье в чай, смотрит на Кела.
– Он покойник полгода уже.
– Я не прошу тебя мне их добыть. Скажи, где искать, я сам добуду.
– По службе и хуже видал, а?
– Ни при чем тут никакая служба.
– Может, уже и нет. Но старые привычки не сдаются.
– Ясен-красен. И я сюда приехал, чтоб убраться подальше от старых привычек.
– Не очень-то у тебя получается, Миляга Джим, – указывает ему Март. – Без обид.
– Брендан Редди – не моя печаль, – говорит Кел. Пусть даже сам он понимает, что во многом так оно и есть, слова эти даются ему с трудом. Его пугает, что он не в силах разобрать, правильно поступает или нет. – Не собираюсь я тут ничего предпринимать. Жалею, что вообще о нем узнал. Я просто пытаюсь дать малой успокоиться, чтоб она это выбросила из головы и жила себе дальше.
Март осмысляет это, наслаждаясь печеньем.
– И думаешь, она сможет?
– Ага. Ей ни мести не надо, ни справедливости. Она хочет только одного – все оставить.
– Может, это сейчас так. А через несколько лет?
– У малой свой кодекс, – говорит Кел. – Если слово даст, что успокоится, я считаю, она его сдержит.
Март слизывает последнюю размокшую крошку с пальцев, смотрит на Кела. Глаза у него когда-то были синими, но цвет выгорел, появилась водянистая каемка. Вид у Марта от этого мечтательный, даже горестный.
– Ты знаешь, что случится, если что-то выплывет.
– Ага, – отзывается Кел. – Знаю.
– И готов рискнуть.
– Ага.
– Ну ты ж господи, – говорит Март, – надо брать тебя к нам в карты, потому что ты тот еще игрок. Веры у тебя в этого ребенка больше, чем у меня или у кого угодно на всем белом свете. Правда, может, ты и знаешь ее лучше.
Он отодвигает стул и тянется к кружкам.
– Скажу тебе, как мы поступим. Ты не в том состоянии, чтоб лазить по горам, ты на полдороге свалишься, а вниз я тебя не потащу. Раскатаешь меня в блин. Иди домой, потолкуй с ребенком. Прощупай обстановку. Подумай крепко. А потом, если все еще захочешь рискнуть, отдохни чуток, вернись в боевую форму и приходи ко мне. Пойдем копать.
Улыбается Келу из-за плеча, ставит кружки в мойку.
– Давай уже, – говорит, как сказал бы Коджаку, – отдохни. Если не окажешься на ходу скоро, Лена может не дотерпеть и заведет себе другого мужика.
Пока Кела не было – ему кажется, очень долго, – Трей отчаялась в дрессировке Нелли. Они с Леной взялись за малярные принадлежности и красят плинтусы в гостиной. “Айпод” играет “Девчонок Дикси”
[63], Лена мурлычет под музыку, Трей распласталась на животе на полу, старается прокрасить угол безупречно, а Нелли заняла кресло. Келу хочется развернуться и выйти вон, забрать свое знание с собой.
Трей оборачивается к нему через плечо.
– Вы гляньте, – говорит. Садится, раскидывает руки. Лена, должно быть, уговорила малую принять ванну – Трей заметно чище, чем была, когда Кел уходил, и на ней новая одежда, которую он купил ей в городе.
– Классно смотрится, – говорит он. Одежда на размер больше нужного. Трей в ней такая маленькая, что аж больно. – Пока ты в краске не изгваздалась.
– Она себе места не находила, – говорит Лена. – Хотела чем-нибудь заняться. Я решила, что вы не будете против.
– Переживу, – говорит Кел. – Я их до сих пор не покрасил, потому что не собирался вот так на полу валяться.
– Сами знаете, что нам надо сделать, – говорит Трей.
– Что? – переспрашивает Кел.
– Вон ту стену. – Показывает на стену, где очаг. – По вечерам она вся золотая от солнца вон в том окне. Смотрится хорошо. Надо в тот цвет покрасить.
