Я-то буду отталкиваться от своих палестин: в городах люд живет – так, а глубинка, может, и прозябает. Наверняка для каких-то слоев пенсионного населения та же коммуналка – тяжелое бремя. С другой стороны, слышал, что нередко старики поддерживают на свою пенсию детей и внуков.
Ну? И как, в какой коннотации сейчас все это ему объяснить, чтобы коротко, сравнительно с теми и этими реалиями, зарплатами и прочими прожиточными минимумами?»
Вспомнил, как подростком в восьмидесятых выстаивал очереди, принося домой «наборы»… вкусные
[103].
И «россиянию» – мясистые бройлерные окорочка… не вкусные.
И уж было открыл рот – попытаться ответить на поставленный вопрос, да прервали.
Сначала сунула нос медсестра, осуждающе зыркнув на терентьевскую сигарету (Ильич с неожиданным проворством свою успел спрятать). Затем в дверях нарисовался один из топтунов-помощников:
– Леонид Ильич, междугородний. Вы просили, если позвонит Щербицкий, вас предупредить.
Брежнев взял телефонную трубку, дождался соединения.
– Володя, здравствуй, дорогой… Я знаю… Это и мое решение… Так будет лучше.
И еще минуты три слушал, хмурился, односложно «дакая» и «некая». Попрощался, отбил. И после еще несколько минут хранил, как показалось, удрученное молчание.
«Разбудил» его опять помощник:
– Леонид Ильич. Там Георгий Карпович приехал.
– Кто? Цинев? Я не вызывал.
– Но он очень просит… настоятельно.
Наверное, это была какая-то наглость – Ильич изобразил на слегка «провисшем» лице целую гамму чувств – фирменные брежневские брови, словно индикаторы, отыграли на удивленное «вверх» и тут же в гневное «вниз»:
– Я сказал – я занят! У меня гость! И пусть не ждет. Сегодня не приму. Особенно если он по делу Щелокова.
И в этот раз долго не мог отойти, отягощенный какими-то думами, сохраняя сердитое выражение.
Успокоившись лишь очередной сигаретой, он будто забыл (а может, это притаившийся пресловутый «старичок Альцгеймер»), но так или иначе, снова обратившись к собеседнику, к предыдущим вопросам не вернулся:
– Ты мне скажи, капитан, заговора в Кремле нет?
– Товарищ…
– Не надо мне «товарищ»! Вы там уж господа все стали у себя в будущем.
– В вооруженных силах и на флоте оставили «товарищ»!
– Разговорчики у нас в коридорах всегда ходили, и заговоры среди партийцев иногда случались… Хотя бы вот когда Никитку смещали. Андропов не шалит? Они меня за дурака держат, но я меж строк умею читать, – он указал на какие-то папки, что лежали на столе, – пусть из ума выжил, но два плюс два сложить еще могу. Что-то недоговаривают? Келейно решили? За спиной Политбюро? А ты не гляди так. Поди, и без того все секреты знаешь. Чего от тебя скрываться.
Только все да не все. Что похоронено, то и журналисты ваши не разнюхают. Смотри, сделают козлом отпущения. Еще ой как тесно станет в кремлевских коридорах власти.
Зажатая и забытая в брежневских пальцах, пропитанная аммиачной дрянью «мальборина» сама себя добивает
[104].
Он без сожаления затаптывает ее в пепельнице. И вдруг, подобрев лицом, глядя с прищуром, заводит о другом:
– А травят обо мне байки да анекдоты там, в будущем твоем? Полощут? Или забыли у вас старика Брежнева. Нет?
«Нет?» – это Терентьев уже отрицательно мотал головой, угадав в этой ожидающей хитринке Брежнева, что тот ждет какого-то определенного ответа.
«Ему-то уж точно кто-то подкидывал ностальгические отзывы о брежневской эпохе. Что ж, и я не обману надежд».
– Так, Леонид Ильич, недаром у вас такая фамилия – Брежнев. Бережный. Старались сберечь государство. Стабильность была. Вот люди и помнят.
Конечно, не упоминая, что «застой» стал для страны трясиной-ловушкой.
– Порадовали, порадовали старика. Приятно. – И совсем неожиданное: – Охоту любишь? Вот поправлюсь – позову в Завидово на кабана.
И засмеялся, правда, сбившись, шумно сопя, даже перебив дыхание.
«Черт, как бы его кондратий не хватил».
Старик и действительно стал каким-то анемичным, видимо это возрастное – быстро уставал. Однако, будто немного встряхнувшись, упрямо поджимая губы, продолжал разговор:
– Мне уже о другом надо думать. Андропов пусть сам… жилы рвет. Куда мне еще в это лезть. Только мешать буду. Я ему верю. Или я ошибаюсь? Насчет Андропова?
И снова смотрит так – пристрастно, испытующе, с той же хитринкой. Затем вздохнув и вовсе вдруг завернув к неожиданному, немало удивил:
– Я книжек не читаю. И не люблю. Тем более всякую дребедень в виде фантастики. Но разумею маленько – просветили товарищи ученые о параллельных вселенных.
Пришла очередь Терентьева вытянуть лицо.
– …формулы они свои умозрительные выводят весьма бойко… В попытке объяснить невероятное через непонятное. А что выходит: вы крейсером – сюда к нам, но ваше-то… там где-то осталось!
Вы же там для всех и особенно для флота и опороспособности страны пропали невесть куда! Целый крейсер, самый большой и едва ли не единственный! А если ваши там правители-деятели решат, что это НАТО виновато? И что? Конфликт? Война? Да с применением… Не подумали?
И без того страну разосрали, так теперь и мир под монастырь подведут. А людей жалко…
Сталину каких трудов и человеческих жертв стоило вновь собрать имперские земли. Что тот Крым? Глупость сделали. Надо было не тревожить понапрасну, не брать по кусочкам, а выбрать момент… и целиком!
– Чтобы вновь все соединить да собрать до кучи, – наконец включился озадаченный каперанг, – тоже нужна большая война. Только она вполне может стать последней.
– А может, мы отсюда сможем помочь… вашим там?
