В ту ночь состоялся самый разрушительный налет в мировой истории – в Токио погибло 100 тысяч человек, многие сгорели заживо; было разрушено 267 171 зданий, 16 квадратных миль
[427] города исчезло с лица земли, около миллион горожан остались без дома. С этого момента и по июнь почти каждый из японских городов подвергся атаке с помощью зажигательных бомб.
Бомбы падали на одну из самых стойких урбанистических культур человечества. Токио всегда жил на самом краю катастрофы; еще до 1945 года он пережил многочисленные циклы разрушения и восстановления, его опустошали пожары, наводнения, тайфуны и землетрясения. Ничего удивительного, что в стиль жизни этого города была вплетена готовность и способность возрождаться после катастроф. Кроме того, в Токио не было сильной традиции городского планирования, он рос произвольно, район за районом, здание за зданием. После пожаров, что проносились через японскую столицу в XIX веке, районы восстанавливали жители. То же самое произошло и после Великого землетрясения Канто в 7,9 балла, что произошло 1 сентября 1923 года, – оно убило 143 тысячи человек и разрушило значительную часть города. К моменту этого землетрясения в Токио было 452 добровольных самоорганизовавшихся общества, именуемых chōnaikai, покрывавших половину города. Когда разразилась катастрофа, они стали основанием для восстановления. После этого chōnaikai начали создавать там, где их не было, и они закрыли весь Токио
[428].
Восстановление традиционных деревянных структур после катастрофы всегда происходило с ошеломительной скоростью. Даже после катаклизма бомбардировки в марте 1945 года выжившие продолжали населять руины города, строя сотни тысяч хлипких деревянных халуп, точно так же, как их предшественники во время терзавших Токио напастей. Сразу после атаки многие жили в тоннелях метро или дырах в земле, другие превратили в дома остовы трамваев и автобусов. Именно эти люди не позволили городу опустеть, они оставались в развалинах и начали работу по восстановлению.
В яркой вспышке апокалиптического света в 8:15 утра 6 августа 1945 года шестьдесят четыре килограмма урана, сдетонировавшие над Хиросимой, освободили эквивалент шестнадцати килотонн тротила. Тепловая волна – 4000 °C – привела к тому, что здания в эпицентре загорались сами, и погубила тысячи из них. Ударная волна, продвигавшаяся со скоростью две мили в секунду
[429], разравнивала все на своем пути; гамма-излучение и «черный дождь» распространили радиацию на большое расстояние. Взрыв и ударная волна уничтожили все в радиусе двух километров, убили 80 тысяч из 420 тысяч населения; еще 60 тысяч умерли от ран и радиационного заражения до конца года. Тысячам предстояло страдать от нарушений здоровья и психологических травм всю жизнь. Район вокруг эпицентра превратился в обугленную пустошь, в «атомную пустыню».
Но город не был мертв, даже несмотря на то, что 70 % его зданий перестали существовать. Даже посреди того ужаса, что обрушился на Хиросиму, за какие-то часы оказались развернуты госпитали в школах и на складах, также были организованы экстренные поставки продовольствия. Пожары продолжали свирепствовать, и девушки из старших классов помогали разбирать здания, чтобы остановить огонь.
В день атаки Тецуро Микаи работал в штаб-квартире электрической компании, всего в 700 метрах от эпицентра. Чудом выживший, он потратил сутки на борьбу с пожаром на электростанции. «Глядя в прошлое, сейчас [в 2015 году] я понимаю, что было достаточно легко улизнуть, – вспоминает он. – Но я остался, поскольку мной двигало чувство долга, я хотел увидеть, как электричество вернется в город». На следующий день свет уже был в некоторых районах. Микаи помогал ставить телеграфные столбы в разрушенном квартале. Примерно через полторы недели свет был в 30 % домов, а к ноябрю вернулся повсюду.
Куро Хорино, 51-летний инженер из отдела водоснабжения, ухитрился восстановить городские насосы уже к вечеру 6 августа, несмотря на то что сам получил серьезные ожоги
[430].
В результате экстраординарных усилий жителей Хиросимы подобие нормальной жизни стало возвращаться. Уже на следующий день из пригорода восстановила вещание радиостанция; Банк Японии открыл отделения через два дня; к югу от железнодорожного вокзала заработал неофициальный рынок. Школы снова приняли детей (у многих из них вылезли волосы после облучения); учиться приходилось в зданиях складов или прямо на улицах. Столь же важным было восстановление контактов с близкими людьми за пределами города. Через пять дней после взрыва бомбы открылось временное почтовое отделение, и почтальоны отправились по горам мусора, по памяти находя разрушенные дома. Люди строили простенькие хижины в эпицентре и вокруг него; понимая, насколько важна коммуникация, почтовые работники доставляли письма в лишенные адресов временные жилища. Затем появились почтовые ящики. «Красные почтовые ящики среди руин были словно символы мирной жизни», – вспоминал один из почтальонов через много десятилетий
[431].
Общим местом при создании книг о городах стало цитировать трибуна Сициния из трагедии Шекспира «Кориолан»: «А что такое город? Наш народ»
[432]. Истинное значение этого высказывания становится понятным, когда изучаешь историю Второй мировой. Сопротивляемость города, продемонстрированная в Хиросиме, была частью глобального феномена, того самого, который открыл невероятную силу, которой обладают крупные поселения людей; эту силу часто игнорируют или недооценивают.
Как убить город, часть 3: тотальная война
Гитлер вынужден был признать, что у воздушных налетов есть свои пределы. Однако у него имелись другие, не менее ужасные способы разрушения городов. Когда ты захватываешь крупный метрополис, это часто означает, что война выиграна. То, что ты делаешь потом, – другой вопрос. В отношении городов вроде Парижа, Брюсселя или Лондона фюрер не хотел прибегать к тотальному разрушению: «В конце концов, победители и побежденные, мы все будем погребены под теми же руинами». Тотальная война и война на уничтожение была чем-то совершенно иным
[433].
