Южная Калифорния первой столкнулась с этим феноменом, с децентрализованным метрополисом. И если эта историческая революция имеет духовный центр среди волн жилой застройки Лос-Анджелеса, то таким центром является Лейквуд, расположенный примерно в двадцати милях
[484] к югу от условного центра ЛА.
Писательница Дороти Паркер вроде бы заявила в шутку, что в Лос-Анжелесе «нужно обойти семьдесят два пригорода, чтобы найти город». Такое восприятие Лос-Анджелеса повторялось в разных формах у многих его недоброжелателей. Но это могло быть истиной, только если бы ЛА являлся традиционным городом с промышленным/деловым ядром и кругами жилых пригородов, которые нарастали бы один за другим. Но задолго до появления Лейквуда Лос-Анджелес был намеренно спроектирован как новый тип города ХХ века: децентрализованный мегаполис.
Имея население менее десяти тысяч в 1870-х, Лос-Анджелес стал глобальным метрополисом в то время, когда технологии меняли форму урбанистического мира – особенно технологии мобильности. К 1920-м у Лос-Анджелеса была наиболее развитая междугородняя железнодорожная система в мире, 1100 миль
[485] линий, которые связывали сотни деревень, поселков и городов в региональную урбанистическую сеть. Система эта протягивала свои щупальца в неразвитые районы, паучья сеть становилась скелетом будущего города, на котором требовалось только нарастить мясо. К этому моменту у энджелино было в четыре раза больше шансов иметь автомобиль, чем у американца из другого региона. Это был город, базирующийся на мобильности, а не на концентрации, как традиционный город. И те отрасли промышленности, что кормили его – нефть, резина, производство автомобилей, самолетов и кино, – нуждались в значительном объеме пространства.
По своей природе гигантские предприятия, голодные до территорий, расползались в стороны. Многочисленные города Лос-Анджелеса выглядели и ощущались как пригороды, конечно. Но при этом им просто не требовался центр – работа не концентрировалась в одном районе. Большой ЛА был не коллекцией пригородов, кормившей транспортный хаб в ядре, а лоскутным одеялом взаимно связанных городов, начавших сливаться. Например, Саутгейт в семи милях к югу от условного центра ЛА возник как пригород для «синих воротничков», с фабрикой «Дженерал Моторс» и массовой одноэтажной застройкой. Он выглядел как деревня с построенными на скорую руку домишками и садами, где бегали курицы и росли овощи. Используя растущую сеть транзитных линий и дорожную систему города, жители из рабочего класса могли добираться на работу по всему региону
[486].
Лос-Анджелес не взорвался в результате бездумного расползания или зомбиподобного роста пригородов. Его расширение определялось теми отраслями промышленности, которые развивал город, а также урбанистической концепцией того, каким должен быть современный город. Согласно Дане Бартлетту, священнику-конгрегационалисту, приехавшему в Лос-Анджелес в 1896-м, «климат тут имел ценность». Имел ценность, поскольку привлекал состоятельных туристов на «национальную игровую площадку». «Но ни для кого климат не имел такую ценность, как для работающего человека, – писал Бартлетт в книге “Лучший город”. – Если ты живешь в Южной Калифорнии и принадлежишь к рабочему классу, то климат на твоей стороне: он поможет тебе сохранить здоровье, избавит от слишком больших счетов за отопление, позволит строить собственное дешевое жилье, выращивать цветы и овощи и держать цыплят. Подобные условия позволят даже бедняку жить по-королевски».
Бартлетт писал это в 1907 году, когда Лос-Анджелес был еще очень мал, и он предвидел будущее, в котором семьи рабочего класса проводят свободное время в горах или на пляже. Собственный дом с пляжем и работа на одной из разбросанных по районы фабрик – Бартлетт именует это «более благородным образом жизни», в котором красота и здоровье сосуществуют в городе, лишенном подавляющей переполненности.
Дана Бартлетт сформулировал идею того, как должен развиваться ЛА, которую разделили многие. Но он использовал урбанистическое будущее, которое предвидел англичанин Эбенизер Говард, чья книга «Города-сады будущего» (1902) была одной из наиболее влиятельных работ в области градостроительства. Города-сады умеренного размера, по замыслу Говарда, будут строиться в сельской местности, окруженные полями и лесами, в качестве противоядия к современному промышленному мегаполису. Распределенные по территории, полусельские метрополисы, что возникнут в ХХ веке, выглядели прямым ответом на зловещие, смертельные вавилоны столетия девятнадцатого – Манчестер, Чикаго, Нью-Йорк и многие другие.
Под руководством инженера Уильяма Малхолланда в Лос-Анджелесе был построен самый длинный акведук в мире; он доставлял воду на расстояние в 233 мили
[487] из долины Оуэнс в город. Изобилие воды открыло большие территории для продуктивного земледелия; оно позволяло вырабатывать электроэнергию, и главное – расти. Наличие дешевой воды дало ЛА возможность аннексировать соседние сообщества. Лос-Анджелес получил свой порт, интегрировав Уилмингтон и Сан-Педро в 1909-м, создав коридор от города до моря. Он приобрел Голливуд в 1910-м, долину Сан-Фернандо в 1915-м, Сотелл, Хайд-парк, Игл-рок, Венис, Уоттс и Туджунгу в 1920-х и 1930-х. В 1890-х Лос-Анджелес занимал 28 квадратных миль
[488] и имел население менее ста тысяч человек; к 1932-му он распух до 469 квадратных миль
[489] (рост в 1575 %, позволивший догнать по размерам Нью-Йорк) и 1,3 миллиона жителей (по сравнению с семью миллионами ньюйоркцев, обитавших на такой же площади). Его просторы и низкая плотность населения объяснялись тем фактом, что две трети энджелино жили в отдельных домах – невероятное число для города такого размера, в Нью-Йорке таких было 20 %, в Филадельфии – 15 %. Площади в округе Лос-Анджелес, занятые лужайками пригородных бунгало, тем временем увеличились до 95 квадратных миль, что в четыре раза больше Манхэттена. И это не учитывая обширных загородных клубов, гольф-клубов и парковок. Идеальный стиль жизни требует до жути много пространства. Субурбанизация была причиной расползания города; но и расползание вызывало субурбанизацию, поскольку люди искали желаемую сельскую идиллию где поближе
[490].
В первой половине ХХ века Лос-Анджелес культивировал образ города будущего, такого, где активно сосуществуют люди и природа, где решены проблемы, одолевающие переполненный промышленный мегаполис. Базируясь на массовом транспорте, автомобилях, хайвэях, распыленной промышленности и домах на семью, Большой ЛА предсказывал будущее всех метрополисов. Хотя это шло вразрез с исследованиями по футуристическому урбанизму: разве мегаполис завтрашнего дня не должен быть вертикальным, сверкающим набором из небоскребов? Похоже, что нет. Вместо этого города начали расползаться по горизонтали.
