Децентрализованный метрополис требует немалого времени за рулем, чтобы по нему передвигаться. Результат – худшие, чем когда-либо, скученность и загрязненность. Территория городов выпятилась в стороны, как взошедшее тесто, и средний пробег автомобиля в Америке вырос до 12 тысяч миль
[542], время, которое отнимают поездки на работу и обратно, выросло в три раза между 1960-ми и концом века. В то же время доля семейного дохода, которая уходит на автомобили, удвоилась и достигла одной пятой. Исследования показали, что в эпоху реактивной субурбанизации, быстрого роста пригородов, время, которое проводят за рулем молодые матери, только между 1990 и 1995 годами увеличилось на 11 %; на управление автомобилем мамочки тратили больше, чем на одевание, мытье и кормление отпрысков. Около 87 % перемещений совершаются с помощью машины, и это не выглядит удивительным в стране, где автомобиль является повелителем городов. Цена за это – 40 тысяч человек, ежегодно погибающих в дорожных авариях; а еще в цену входит здоровье американцев – в 1970-х ожирением страдал один из десяти, сейчас – один из трех. Количество смертей от астмы утроилось с 1990-х. Подобное творится везде: Лагос – сцена ежедневных пробок, кто ездит на работу из пригородов, тратит в среднем 30 часов в неделю на дорогу; в Мехико каждый год на улицу выезжают 200 тысяч новых автомобилей. И Лагос, и Мехико живут под угрозой серьезной экологической катастрофы. А поскольку Китай стал нацией пригородов, субурбанизации и массового распространения автомобилей с 1990-х, проблема сделалась глобальной.
Урбанистическая застройка низкой плотности, автомобилецентричные города и приходящий с ними стиль жизни – все это является продуктом дешевой нефти, и зависит от нее в предельной степени. Следовательно, эта форма урбанизма имеет четкий предел. Однако пока она благоденствует и сделала современный город машиной по выработке отравляющего смога, фрагментации окружающей среды и изменению климата.
14
Мегагород
Лагос, 1999–2020 годы
Город полон хищников; здесь окружающая среда подходит для сильных, для тех, кто готов адаптироваться и сражаться. Хищники процветают в урбанистическом мире куда лучше, чем могли бы делать это в деревне. Но в то же время город приручает их, и он дает гавань для слабых, позволяя им тоже выживать в метрополисе.
Сказанное выше может выглядеть очевидным для людей, но это справедливо для урбанистической экосистемы целиком. Койоты, лисы, еноты, сороки и ястребы-тетеревятники могут достигать большей плотности и численности в городах, чем в естественной среде обитания. Город, очевидно, их вполне устраивает. Заново выведенный в Великобритании всего двадцать пять лет назад красный коршун сегодня обычный гость в городах Юго-Восточной Англии. Привыкший сидеть на утесах и пикировать с высоты для атаки на жертву, обыкновенный сокол обнаружил, что ландшафт Нью-Йорка для него идеален. Пара птиц появилась там в 1983-м, а сегодня этот мегаполис имеет самую высокую плотность соколиного населения. Соколов находят в городах по всему миру, так что они заново нашли себя в качестве «урбанистов».
Растет также популяция небольших животных и птиц, которые являются пищей для хищников. Подобное явление именуют «парадоксом хищничества», и объясняется оно просто: пользуясь обилием еды, остающейся от людей, хищники перестают охотиться на мелких млекопитающих и птиц, они обследуют места пикников, мусорные баки и едят сбитых автомобилями сородичей по царству фауны. Потенциальные жертвы – вроде певчих птиц – благоденствуют за счет новых пищевых ресурсов в антропогенной среде и от того, что давление хищников на них ослабевает. Даже городские кошки охотятся меньше. Эффект локального перегрева города и парадокс хищничества действуют как магнит для ласточек и черных дроздов, ищущих тепла и безопасности. С 1980-х горожане и жители пригородов тратят целое состояние на корм для птиц – более 200 миллионов фунтов в год в Великобритании и 4 миллиарда долларов в США, – что позволяет расти количеству пернатых и притягивает новые виды в городской плавильный котел. Черноголовая славка изменила свои обычные миграционные маршруты из Центральной Европы в Испанию и Северную Африку, предпочитая отправляться на запад, чтобы наслаждаться роскошными пирами в британских пригородных садах. Урбанистическая популяция птиц выросла и стала разнообразнее. Ничего удивительного, что сокол, обозревающий бетонные каньоны со скалы-небоскреба, высоко ценит новую среду обитания
[543].
Животные ведут себя в городе совершенно иначе, чем в естественных условиях. Виды, которые могут приспособиться к новым условиям и процветают, обычно именуют «синантропными». Это те, кто получает ту или иную выгоду от жизни рядом с человеком. Городские еноты Чикаго, имеющие в распоряжении богатый и надежный источник еды в мусорных баках, отказались от бродячего образа жизни и стали давать больше потомства. Горные львы в Лос-Анджелесе ухитрились приспособиться к двадцати пяти квадратным милям территории из трехсот семидесяти, когда город расширился и поглотил дикие места. Койоты в Чикаго выучились безопасно переходить дорогу. Как и в случае соколов, город дает им убежище от охотников и ловушек, которые имеются в сельской местности. Средняя продолжительность жизни койота в сельской Америке – два с половиной года; в городах они могут жить до двенадцати-тринадцати лет и принести больше щенков. Медвежьи павианы в Кейптауне, мартышки-гульманы в Джоджхпуре, белоногие тамаринды в Медельине и макаки в Куала-Лумпуре принадлежат к числу многих обезьян, которые с радостью приспособились к городам, где отличные крыши, выбрасывающие еду люди и нет хищников. Фламинго начали мигрировать в Мумбаи в 1980-х, привлеченные изобилием сине-зеленых водорослей – это изобилие стало возможным благодаря канализации; к 2019 году количество фламинго достигло 120 тысяч. В неформальных поселениях, которые окаймляют Мумбаи, хитрые леопарды используют густые урбанистические джунгли, чтобы в ночное время охотиться на одичавших собак
[544].
