Дорожка Содомитов, узкий темный проход в лондонском Мурфилде, был назван так, поскольку мужчины именно там искали встреч с другими мужчинами, которые торговали собой. Города являлись одновременно убежищем и местом опасности для гомосексуалистов, особенно в те времена, когда однополые связи были запрещены. В 1726 году был обнаружен гей-клуб – или molly house, если использовать терминологию эпохи, – трех мужчин судили и наказали за содомию. Последующая паника в некоторых слоях общества побудила пронырливых журналистов открыть тот факт, что публичные дома для геев разбросаны по всему городу, как и заведения для любителей других сексуальных забав вроде садомазохизма или трансвестии. Один разгневанный журналист писал: «Содом славился только одним грехом, Лондон же – истинное пристанище всех видов порока»
[70].
Для моралистов существование обширной, хоть и тайной гомосексуальной культуры, процветавшей по всему городу, подтверждало то, что они и так знали о городе: город – лютый враг мужской власти и женской добродетели, он побуждает к сексуальным излишествам и извращениям. Гомосексуалисты ассоциировались с урбанизмом, они эксплуатировали всеобщее смешение мегаполиса, чтобы найти собственное удовольствие в том, что противоречило общественной морали. Но этот случай также открыл существование альтернативного города, подземного мира из мест, где было безопасно проявлять свою истинную натуру, и людей, способных обеспечить такую безопасность. Город геев существовал параллельно с обычным. Знакомство с ним означало создание всецело новой метальной карты города, изучение кода поведения, помогающего избежать насилия, шантажа или ареста. Вам нужно было знать, какие пабы, кофейни, бани и клубы безопасны; выучить набор визуальных знаков и словесных намеков, позволяющих узнавать своих. Существовали известные места, где мужчины могли найти других мужчин со схожими наклонностями. Другими словами, гей той эпохи должен был знать город лучше, чем кто-либо еще, чтобы использовать ряд общественных и наполовину общественных локаций для получения удовольствия и безопасного общения в условиях гомофобного насилия, которое могло возникнуть только в большом городе
[71].
В гей-литературе до времен освобождения в 1960-х города описывали как места, полные одновременно эротической энергии и опасности. Но они также описывались как места, где сексуальное удовлетворение лишь мимолетно и его часто приходится получать торопливо, в отвратительных условиях. В книгах, поэмах и мемуарах, опубликованных до наступления более терпимой эпохи, любовь для мужчины-гомосексуалиста в городе всегда была трудным делом. В поэме Константиноса Кавафиса об Александрии конца XIX – начала XX века любовники встречались в кафе, магазинах, на улицах; сексом им приходилось заниматься в комнатах с почасовой оплатой. Удовольствие заканчивалось слишком быстро, незнакомцы расходились, но для Кавафиса память о встрече могла остаться на всю жизнь. Гей-субкультура послевоенного Токио в «Запретных цветах» Юкио Мисимы демонстрирует те же черты – секс происходит случайно, в барах, клубах и в общественных парках по ночам: «Гомосексуалисты носят на лицах печать одиночества, которая не исчезает». В «Туннеле», части поэмы «Мост» американского поэта Харта Крейна (1930), любовь описана как «горящая спичка, скатившаяся по стенке писсуара» на станции подземки, – отсылка к беглой природе случайного секса в общественном туалете метро.
Часто мрачное окружение и анонимность гомосексуальных встреч приводили к тому, что города выглядели для многих сексуально угрожающей средой, особенно по ночам. Эпидемия СПИДа, свирепствовавшая в мегаполисах вроде Нью-Йорка и Сан-Франциско в 1980-х, использовалась медиасредствами и политиками, чтобы лишний раз заклеймить сообщество гомосексуалистов как развратное и опасное. И опять это было глубоко несправедливое обвинение: гетеросексуальные связи в городе отличались точно такой же непрочностью и мимолетностью. Бо́льшую часть истории в городах доминировали мужчины, а улицы рассматривались как неподобающее место для уважаемой женщины, если она одна. Предполагалось, что одинокую женщину на улице мужчины воспримут как сексуально доступную: она была объектом хищных домогательств и приставаний. Город после наступления тьмы всегда воспринимался как территория сексуальной опасности. Мегаполисы с их большой популяцией бедняков и мигрантов позволяли богатым из прихоти арендовать тела женщин и молодых мужчин. Это было особенно верно в обществах, где сексуальность подавлялась, там, где мужчины и женщины не могли встречаться на равных, общаться в свободной обстановке без какой-либо цензуры. Преходящая природа городского секса, его коммерциализация привели к тому, что метрополисы стали восприниматься как места, где любовь – лишь заменяемое удобство, и вере в то, что истинная любовь встречается в невинности сельской местности.
Коммерциализованный секс и гедонизм являются важными для экономики некоторых городов или районов города. В XIX веке потрепанный, неряшливый Сохо, населенный богемой и мигрантами, с его театрами, пабами, кафе и ресторанами унаследовал трон Саутуарка как района ночных развлечений и сюрпризов, где можно на время отставить в сторону правила общественной и деловой жизни. Позже он стал центром секс-индустрии и первой точкой назначения как для горожан, так и для туристов, городом внутри города. Сегодня люди уезжают дальше от города, чтобы удовлетворить свои прихоти, в регулируемые районы «красных фонарей» в Амстердаме, в Вегас или Бангкок, где на сексуальных приключениях построена экономика. Район долины Сан-Фернандо в Лос-Анджелесе с низкими арендными ставками, обилием солнца и близостью к Голливуду стал долиной «Сан-Порнандо», пригородной столицей индустрии для взрослых с оборотами в миллиарды долларов.
Доступность секса в городах вполне может быть мотивирующим фактором, который заставляет людей переезжать. Когда Урук описывали как «город проституток и куртизанок», это произносили не с осуждением, а как комплимент царившей там сексуальной свободе. Проститутки были служительницами свирепой, роковой женщины Инанны, свободной от пут брака. В число тех, кто поклонялся ей, включались «юноши для развлечений и те, кто сменил мужественность на женственность, чтобы заставить людей… почитать ее». Шумная свита из куртизанок, проституток обоих полов, гомосексуалистов и трансвеститов заставляла вооруженных стражей «совершать отвратительные акты», чтобы удовлетворить сердце их богини во время праздников. Инанна из Урука стала Иштар Вавилона и греческой Афродитой
[72].
Ничто из этого не говорит о том, что Урук и Вавилон были сообществами, где царила свободная любовь. Или о том, что там имелось особенно просвещенное отношение к сексу или правам женщин. Нет, это просто свидетельство того, что эротизм был ключевым компонентом городской жизни в ранние времена, в особенности в общественном и религиозном контексте. Город и чувственность были неразделимы: город позволял легче добиться плотской близости, и секс там был более праздничным, разнообразным и впечатляющим, все это усиливало эмоции и провоцировало желания. Каким образом в точности удовлетворялось это желание, определить трудно – мы не можем реконструировать сексуальную жизнь жителей древнего Урука или вавилонян. Но мы точно знаем, что тогда существовала открытость в этом вопросе, соединенная с недостатком разборчивости, которой отличались следующие поколения, и со сравнительно высокой степенью дозволенности в определенном контексте. В храмах имелись глиняные модели мужских и женских половых органов, а также изображения совокупления мужчин с женщинами и мужчин с мужчинами. Анальный секс рекомендовали в качестве средства контрацепции. В список ста наиболее важных вещей в месопотамской жизни включались боги, религиозная практика, мудрость, искусство и царская власть. Секс стоял в этом списке под номером двадцать четыре, а проституция – под номером двадцать пять. Примечательно, что первый письменный кодекс законов в истории, составленный при царе Вавилона Хаммурапи в 1792–1750 годах до н. э., не упоминает гомосексуализм в числе преступлений, хотя мы знаем, что он был распространен в метрополисах Междуречья
[73].
