Сильнее всего пострадали процветающие, густонаселенные торговые города. Население Флоренции упало со 120 до 50 тысяч, в Венеции уменьшилось на 60 %, погибла половина из 100 тысяч жителей Парижа. Любек тоже потерял одну вторую. Умерли 25 миллионов человек – больше трети европейцев.
Смерть насмехается над людской глупостью в Danse Macabre
[185] из Любека, и зрителям было предложено посмеяться вместе с ней, когда они видели фриз в церкви Мариенкирхе. Вот продажный бургомистр, забывший о долге, вот ленивый аристократ, унижающий крестьян. Никакое богатство, даже самое огромное, не в силах спасти тебя. Смерть, болезнь и благосостояние находились тогда бок о бок. Это образец искусства нестабильной эпохи, периода непрерывных войн и эпидемий. Это также искусство для купца: жизнь рискованна, и самое большое состояние может исчезнуть, как пыль на ветру. Первая известная нам Danse Macabre была изображена в Париже в 1424–1425 годах, а шедевр из Любека датировался 1463 годом и принадлежал к числу наиболее знаменитых. Его воспроизводили в многочисленных печатных книгах, меняли согласно вкусу эпохи, и в число фигур среди других попадали студенты, подмастерья и ученики ремесленников.
Фриз демонстрировал хрупкость городской жизни. До 1800-х ожидаемая продолжительность жизни в Европе была на 50 % выше в сельской местности, чем в городе. Подобной высокой цены за право стать горожанином не наблюдалось в Китае; горожане там, в среднем, жили дольше родственников в деревнях. Европейские города были смертельными ловушками из-за грязи; китайские рядом с ними смотрелись образцами чистоты. Европейцы любили мясо, жили чуть ли не в обнимку со свиньями и домашней птицей; азиаты довольствовались в основном вегетарианской диетой и не забивали городскую территорию шумной живностью. Первые находились постоянно на грани войны, поэтому их поселения щетинились укреплениями, которые физически мешали городам расти и увеличивали плотность застройки к вящей радости микробов. Во время войны армии маршировали по континенту, перенося заразу из страны в страну. В Китае сильная центральная власть уменьшала количество конфликтов, что позволяло городам выбираться за стены, а людям – селиться на более обширном пространстве. Жители Восточной Азии имели лучшее представление о личной гигиене: отбросы вывозили для того, чтобы удобрять поля. Европейские горожане буквально купались в собственных испражнениях.
Но распространение Черной смерти, чумы, оказало гальванизирующий эффект на градостроение в Европе. Коллапс урбанистической популяции, особенно среди ремесленников, побудил крестьян, готовых с охотой убежать от сельского феодализма, мигрировать в города в поиске высокооплачиваемой работы. Уменьшение населения привело к тому, что цены на жилье упали, а зарплаты выросли. В Любеке верхний слой ремесленного класса – пивовары, мясники, резчики по янтарю, кузнецы, перчаточники и ткачи – жили обособленно от династий купеческой элиты и не допускались к власти. Но в то же время они жили богато. Элерт Штанге, оружейник, исполнявший обязанности бургомистра в период суматохи, когда ремесленникам ненадолго позволили заседать в городском Совете, мог похвастаться городским особняком, складом, еще пятью домами в городе и двумя жилыми помещениями в домах. Ремесленники вроде Штанге процветали благодаря торговому оживлению, которое началось после Черной смерти
[186].
Сельское население уменьшилось, а городам требовалось больше продуктов вроде сельди и трески, ржи и пшеницы, пива и вина. К XV веку более тысячи кораблей с зерном покидали Данциг каждый год, чтобы не оставить без еды города Нидерландов. Выжившие во время чумы и их потомки ели лучше, одевались красивее, строили более прочные дома и имели более высокие стандарты жизни, чем предки. Прибыль вкладывали в дворцовые здания – бо́льшая часть роскошных строений Венеции или Любека, которые мы знаем, возникли как раз в результате этого бума – и великолепные произведения искусства. Любек, один из главных поставщиков таких необходимых ресурсов, как воск, пиво, зерно, сельдь, ткани и меха, продолжал получать выгоду.
«Пляска Смерти» отражает мрачную реальность, полную двусмысленности. Приезжай в город, чтобы разбогатеть, – говорит она, но переполненный, грязный город – место, где резвится Смерть. Но все же не отчаивайся: танцуй, пока можешь, и Смерть будет танцевать вместе с тобой. Это было искусство для сравнительно нового класса в Европе: образованной, повидавшей мир аудитории. Громадный фриз отражал живой опыт города, на нем танцевали жители Любека. Город, кстати, был известен карнавалами, во время которых социальная иерархия переворачивалась с ног на голову, правили нищие и дураки, а общественные представления высмеивали жадность богатых купеческих семей. Карнавальный период давал возможность появляться многочисленным пьесам и поэмам. Представления давались на любой вкус: моральные аллегории и грубый юмор – выбирай, что хочешь. Сезон карнавалов заканчивался ночным танцем и обильными возлияниями. Бургомистр и советники вели граждан по освещенным факелами улицам, мимо рядов барабанщиков, которые задавали яростный ритм.
Смерть может явиться в любую минуту; любое богатство преходяще; танцуй и делай деньги, пока можешь. Подобная неопределенность подтачивала разум горожанина. Всеми осознаваемая хрупкость города, возможно, действовала как его наиболее мощная объединяющая сила. В конце концов Любек начался как деловое предприятие и своему процветанию был обязан тем, что стал эффективной корпорацией. Его гражданский дух, выраженный в муниципальной архитектуре, церемониях Burspraken и карнавалах, привязывал людей к городским общественным предприятиям. Небольшой город с населением в 20 тысяч человек, внутри которого доминировали гильдии, представлявшие главные направления торговли и профессии: корабельщики, сапожники, оптовые торговцы сельдью, торговцы мануфактурой, купцы, плававшие в дальние страны, пекари, пивовары, портные, кузнецы и так далее. Имелись братства, в которых состояли торговцы, ходившие в Берген, Ригу, Новгород и Стокгольм. Опираясь на гильдейские здания и прочую собственность, организованные в братства, эти объединения доминировали в экономической, социальной и политической жизни города.
Чума и прочие болезни не отделяли богатых и преуспевающих от остальных, как видно по шедевру Бернта Нотке. Поэтому управлявший городом Совет никогда не становился заповедником для наследственной элиты – туда постоянно приходили новые люди, и родиться они могли где угодно. Архивы показывают, что в период с 1360 по 1406 год не случалось такого, чтобы большинство членов Совета были родственниками тех, кто уже заседал в нем ранее. И это были люди, к которым обращались «господин», и никто иной, как Карл Четвертый, глава Священной Римской империи, который посетил Любек в 1375 году
[187].
Удача улыбалась смелому; смерть отбрасывала в сторону укоренившиеся привилегии. Предприимчивые купцы, разбогатевшие на дальних рискованных поездках, могли стать бюргерами, которые отвечали за управление городом и определяли политику Ганзейской лиги, «господами» от торговли и финансов. Служба в качестве советника давала статус, и его обретали многие из семей, где раньше никогда не знали вкус власти. Многие купцы из Любека, закалившись на опасных торговых предприятиях с русскими или на Восточной Балтике, становились дипломатами, посланцами и переговорщиками на шахматной доске политики Северной Европы; некоторые вели в бой ганзейские флоты. Дело всегда находилось на первом месте. Ганза сражалась за золото и прибыль, а не за Бога и страну; ее вели в бой не короли, графы и рыцари, но купцы, городские советники и бургомистры.
