И что происходило в этих эксклюзивных урбанистических орлиных гнездах? Рассказ О’Генри «Психея и психоскреб» (1905) рассказывает о жизни обитателя небоскреба. Если вы там, наверху, то «вы можете… смотреть вниз на своих собратьев по человечеству с высоты в 300 футов и презирать их как насекомых». С этой «невероятной перспективы» город выглядит совсем иначе, он «деградирует до сливающейся массы искаженных сооружений». Безопасно и уютно спрятавшийся внутри богатства и роскоши, город отступает до полной незначительности. Так же поступают и населяющие его люди: «Что такое амбиции, достижения, ничтожные завоевания и влюбленности этих беспокойных черных насекомых внизу по сравнению с торжественной и благоговейной бесконечностью вселенной, которая лежит поверх и вокруг их незначительного города?»
Небоскреб отдалял своих счастливых обитателей – финансовых лордов – от города и живущих в нем людей. Зачем им было беспокоиться о городе, который они оставили внизу, который попирают ногами?
Несмотря на все протесты, башни продолжали расти: Зингер-Тауэр, возведенная в 1908-м для компании по производству швейных машинок, стала высочайшим зданием мира со своими 612 футами
[356]. Но первенство этого небоскреба продлилось всего несколько месяцев, а затем его превзошла высотка страховой компании Metropolitan Life: 700 футов
[357], пятьдесят этажей, за основу проекта взята колокольня итальянского Ренессанса. Парящее готическое чудо в 792 фута
[358] высотой, Вулворф-Билдинг, воздвигнутый в 1913-м, забрал корону себе. Подсвеченный ночью, этот небоскреб, место в котором арендовали многочисленные богатые компании, с роскошными холлами, магазинами, ресторанами, самыми быстрыми лифтами мира и плавательным бассейном, стал типичным представителем урбанистического гламура.
Эти три высотки показали, какие мегаломаниакальные силы движут вертикальным городом. Для трех компаний сооружения были финансовыми активами и одновременно невероятно дорогой рекламой. Их упоминали в газетах и кино, фотографии распространялись по всему миру, они появлялись на коробках с овсяными хлопьями, банках кофе, почтовых открытках и на многом-многом другом
[359].
В 1914-м мэр Джон Пёрроу объявил о смерти небоскреба: при закладке основания Эквитейбл-Билдинг он заметил, что это здание может быть последним такого типа, возведенным в Нью-Йорке. Самое большое офисное сооружение на планете, Эквитейбл-Билдинг располагается на территории менее акра
[360], но дает 1,2 миллиона квадратных футов
[361] полезной площади на тридцати шести этажах для 15 тысяч работников. Не будучи самым высоким зданием в мире, оно занимает целый квартал и отбрасывает тень в семь с половиной акров
[362], погружая соседние здания ниже двадцати одного этажа в постоянную темноту. Когда Эквитейбл открыли в 1915 году, экономика была на спаде, и много офисов пустовало. При таких условиях рынка съемщики выбирают самые новые, самые престижные помещения. Соответственно, Эквитейбл воспринимали не только как похитителя воздуха и света у соседей, но и похитителя арендаторов. Торговля помещениями в небоскребах была безжалостным бизнесом
[363].
Вот прекрасный образец того, как свободный рынок уничтожал города в капиталистическом хаосе. Но ни закон, ни город не могли предотвратить возникновение новых высоток такого типа. Небоскребы типа Эквитейбл были запланированы, и они превратили бы улицы Манхэттена в темные, узкие каньоны, вздымавшиеся над которыми здания сражались бы за свет и пространство в небе. Пионерская для своего времени короткометражка «Манхатта»
[364] (1921) демонстрирует нам, как камера буквально пожирает Нью-Йорк. Но это приводящий в замешательство опыт. Она смотрит с угрозой с верхушек небоскребов, словно из орлиного гнезда или из лежки снайпера, на крохотных людей внизу. Это метрополис четких геометрических линий, призрачных башен и напоминающих клетки стальных каркасов. Отрыжка дыма вырывается из колоссальных зданий, из пароходов и двигателей; машины, что выглядят как игрушки, и неразличимые люди движутся с муравьиной регулярностью. Это больше механизм, чем метрополис, рай кубистов, состоящий из драматических вертикальных линий и контрастов света и тьмы.
Если это метрополис будущего, то нас ожидают достаточно бледные перспективы.
Крушение иллюзий по поводу вертикального города в то время было очень масштабным. Нью-Йорк вышел из-под контроля, решив похоронить своих граждан под тоннами бетона и стали. Главный злодей пьесы, Эквитейбл-Билдинг, вынудил до этого мягкий и совершенно неупорядоченный город принять первый Закон о зонировании в 1916 году; этот акт регулировал высоту, размер и размещение городских зданий. Он предотвратил застройку фабриками торговых и жилых районов, а также защитил эти районы от наступления бизнеса. Было запрещено возведение чрезмерно больших конструкций в большинстве районов города. Там, где их разрешили, в Нижнем Манхэттене, небоскребам приходилось соответствовать новым ограничениям. Любая часть здания, поднимавшаяся на высоту, в два с половиной раза большую ширины улицы перед ним, должна была сужаться, чтобы свет и воздух добирались до пешеходов. Небоскребы потеряли возможность расти отвесно и монотонно, похищая у города солнце.
Но вместо того чтобы остановить эксперимент вертикального урбанизма, Закон о зонировании открыл золотой век сооружения небоскребов, результатом которого стал мегаполис, который до сих пор очаровывает режиссеров.
* * *
«Нью-Йорк – город очарования, безумия, ужасающий, манящий, магнетический». Именно с этих слов начинается шедевр немного кино «Ист-Сайд, Вест-Сайд», снятый в 1927-м Алланом Двоном. Этот фильм замечателен прекрасной кинематографией города. И тут же первый образ: башни Манхэттена на рассвете позади Бруклинского моста. Камера показывает больше небоскребов, затем появляется текст: «Город вечного строительства, жадно поглощающий сталь и камень, бетон и кирпич, тела и души людей, разрывающий в клочья небоскреб вчерашнего дня, чтобы возвысить завтрашние мечты на фоне неба».
Камера возвращается к краю воды, где симпатичный, мускулистый молодой мужчина по имени Джон Брин (его играет Джордж О’Брайен) сидит, разглядывая невероятную сцену за рекой.
