…учеба?
Какая, однако, нелепость… чему их учили? Зачем ведьме и вправду знать, как правильно рассаживать гостей? Как кланяться тем, кто титулом выше… когда ведьм вовсе титулы интересовали?
Или вот танцы…
У ведьмы они свои. В них нет-то ничего от тех, которые ныне в моду вошли. Напротив, они кажутся глупыми…
— Поберегись! — резкий оклик заставил Аглаю замереть, оглянуться. И кажется, сделала она это чересчур резко, если кто-то завизжал:
— Мамочки родные… ведьма!
— Три, — отчего-то мрачно произнесла Эльжбета Францевна, глядя на подводу, которой вот не было, Аглая могла поклясться в том, и вот она все же была.
И подвода.
И лошаденка с разноцветными ленточками в гриве. И вспомнилось вдруг, что белые вяжут на легкую ногу, а красные — от переплута.
Синие — от волчьей сыти.
Зеленые… а про зеленые в голову ничего-то и не приходило. Только вязать надобно не просто так, а с заговором, которые прежде любая баба знала.
Знала и…
Аглая моргнула, окончательно приходя в себя. Стало вдруг неудобно оттого, в каком виде предстала она пред людьми… растрепанная… надо же, а ведь она причесалась гладко, так, как учили, чтобы ни одного волоска из прически не выбилось. И косу плела сама, перевязывая шелковой лентой туго-туго.
А теперь ленты нет.
И косы.
Волосы лежат тяжелым покрывалом на плечах, и запутались в них, что листочки, что паутинка. Ботинки её тоже где-то потерялись.
И чулки.
И…
И на неё глядят, что Эльжбета Витольдовна, этак задумчиво, печально даже, что Марьяна Францевна, что мужик бородатый, который вожжи держит. Из-за его плеча выглядывает девица, совсем молоденькая, и в её глазах Аглае видится равно страх и удивление. За девицею держится женщина в дорожном наряде, и все-то в ней обычно, пожалуй, кроме пистолей в руках, которые женщина держит на коленях, но так, что понятно: случись нужда, воспользуется всенепременно.
Еще от подводы пахнет болью.
Горем.
И чем-то дурным, темным…
— Что у вас приключилось? — спросила Эльжбета Витольдовна.
— Тати, — ответила женщина, глядя на ведьму с прищуром, будто бы решая, можно ли той верить или же не стоит. — Напали вот…
— Убивцы… ироды… застрелили до смерти, — раздался из подводы вой.
— Еще нет, но вполне возможно, что почти. Нам тут к ведьме надо…
— Какое совпадение, — Эльжбета Францевна подошла к подводе и заглянула. Нахмурилась сразу. — Марьяна!
— Туточки я… не удержим.
— Надобно.
— Чернотравень… Аглаюшка, душечка, ходь сюды… давай, подвиньтесь… залезай, залезай… вот так, — Марьяна Францевна руку подала, помогая в подводу забраться. Там было тесно и пахло кровью. И запах этот встревожил почти также, как та грязь, что прилипла к мужчине с нарисованным, но почти стертым лицом. Он лежал тихо-тихо и дышал также тихо.
Аглае вдруг захотелось стереть краску. Поглядеть, что под нею.
— Вот так, за руку его возьми…
— Девочка не готова.
А рука горячая, и слышится под пальцами, как стучит-звенит сердечная жила, как само сердце, давясь чернотою, все ж упрямится, бьется, гонит кровь.
Аглая поможет?
Она… не знает.
Не умеет.
Вот устроить званый вечер — умеет. Или на клавесине еще играть. На арфе тоже. Кланятся правильно. Вести застольную беседу так, чтобы всех гостей занять… а лечить — нет.
— Готова, готова, — отозвалась на мысли Марьяна Францевна, с легкостью забираясь на подводу. — А если и нет… нас с тобою здешний лес точно не примет.
И руку подала.
Аглая погладила кожу, которая была сухою и мягкой. Отстраненно подумалось, что Мишанька навряд ли обрадовался б, если б увидел её здесь и сейчас. Наверняка сказал бы, что выглядит Аглая вовсе не так, как подобает княжне.
И уж точно ей не следует держать за руку этого вот…
…он бы нашел слово. У Мишаньки легко получалось находить нужные слова. Аглая же вздохнула тихонько и сказала:
— Не умирай, пожалуйста…
— Вот-вот, — по волосам скользнула теплая ладонь. — Говори с ним, девонька, а мы пока другого поглядим. Уж на него-то наших сил хватит.
— Я… не умею, — Аглая сумела оторвать взгляд от человека, вдруг ставшего таким дорогим, близким даже. — Я… ничего не умею! Того, что должна уметь ведьма… а другое умею. Почему?
— Хороший вопрос, — пробормотала Эльжбета Витольдовна. А Марьяна Францевна лишь вздохнула так… грустно.
Это она зря.
Печаль не поможет. А… что поможет? Аглая все-таки стерла с чужого лица краску, которая давно уж размазалась и смешалась с испариною. И руку вытерла о юбки, и, заглянув в серые полные боли глаза, сказала:
— Тебе нельзя умирать. Я запрещаю…
Глава 40 Болотная
…она в первый раз спит одна.
Надпись на могиле некоей Кукулихи, женщины не то чтобы совсем падшей, скорее уж вносившей в тихое сельское бытие толику страстей сердечных.
Ежи шел по следу.
Он шел, нисколько не сомневаясь, что идет правильно. И тропа, вихлявшая, протискивавшаяся, что меж старых древ, что меж тоненькой поросли, тесной, плотной, что щетка, приведет его именно туда, куда нужно.
Испытывал ли он азарт? Тот самый, погони, о котором часто говорили охотники?
Пожалуй, что нет.
Ежи был… сосредоточен.
И зол.
На себя. Расслабился. Привык, что Канопень — городишко тихий, что ничего-то тут не происходит, а если и случается напасть, то простая, вроде обыкновенного мордобития.
На ублюдка, которому не жить.
На…
Тропа вывела к болоту. И лес за спиной закачался, загудел на все голоса.
— Дальше никак? — спросил Ежи и пересохшие губы облизал.
Болото…
Здешние болота не сказать, чтобы были велики, скорее уж они сроднялись с лесом, пробирались в него, расползаясь этакими зелеными проплешинами. Местные болота не жаловали, но и не боялись.
Ходили за ягодою.
Порой и охотникам гулять случалось. Зимой так и вовсе, когда болота схватывало ледяною коркой, находились желающие погулять, поискать, что водяной корень, зимующий в темных озерцах-колодцах, что лежбища ласкавок с ноготухами. В общем, с болотами люди жить приноровились, как и болота с людьми. Но вот нынешнее… Ежи про него и не слыхал. А оно было, разлеглось, растянулось зеленым ковром с тонкой прошивью белоцвета.
