Явно диссонировал с мастерами Изяслав Мстиславич со своими людьми. Они мало впечатлились зрелищем вращающегося колеса. В последнее время такая «развлекуха» стала для них обычным и заурядным явлением. В заводских цехах можно было увидеть куда как поинтересней механизмы, взять те же воздуходувки или молоты. Люди, далекие от техники, просто не понимали всей сложности непрезентабельной внешне конструкции и не осознавали перспектив подобных машин. Куда больше сегодняшней премьеры княжьих воевод весной впечатлила внешне эффектная плавка чугуна с железом. Тем не менее, посмотрев на счастливые лица сына и мастеров, сообразив, что выдумка его отпрыска удалась, Изяслав Мстиславич всех похвалил и удалился со свитой в терем, там, по его мнению, можно было найти дела поприятней, чем смотреть на вращающееся колесо.
– Микула, – позвал я Белова, – топливо уже прогорело, подкинь-ка в топку дровишек!
– Ага, княжич! – Белов очнулся из анабиоза. Открыв топку, он стал бережно подкладывать туда дрова.
– Ты глянь, Микулка свою чугунку потчует, прям как мать своего дитенка, – оставшийся со мной Перемога прокомментировал забавное зрелище, и все вдруг разом заржали.
– Запусти машину снова, и пускай она на холостых оборотах без перерыва сутки поработает. А потом двигатель нужно по возможности разобрать и осмотреть, – обратился я к раскрасневшемуся от смеха Белову. – Дня через два-три доложишься о результатах.
– Правильно, пойдем, Изяславич, поснедаем, а то Микулка свою чугунку уже напотчевал, она ажно от переедания заснула! – не переставал хохмить разошедшийся не на шутку Перемога.
Произведенные, как и было оговорено, через сутки разборка и осмотр узлов машины никаких критических повреждений не выявили, наличествовали некоторые потертости, вызванные тем, что детали друг к другу притирались, главное не забывать об их своевременной смазке.
После столь оптимистичного доклада я начал думать о том, что теперь, после появления такого отличного двигателя, будет просто преступно не заняться расширением станочного парка. А самое главное, наша промышленность переставала зависеть от прихотей природы и речной географии, заводы можно будет ставить хоть в чистом поле. Это ли не счастье?!
С началом июля в город пришла прямо-таки тропическая жара, окутав все вокруг плотным знойным маревом. В городских усадьбах даже куры еле квохтали, а свиньи спасались, забившись в самые темные уголки хлевов. Редкие вылазки в Смоленск вызывали во мне лишь сонную деревенскую тоску. Совсем другое дело мое Ильинское подворье, особенно его промышленный сегмент!
Чтобы попасть в «другой мир», совершив путешествие во времени, достаточно было пройти вверх по берегам рек Городянки или Ильинки на три сотни метров. Здесь, неожиданно для всех, жизнь совершенно преображалась – сельскую дремоту сменял вычурный индустриальный пейзаж дымящих труб доменных и литейных печей. Уши мигом закладывало треском, шумом, гамом, металлическим звоном и шипением плавящегося металла. А глаза начинали слезиться от дымных испарений, при этом завороженно следя за быстрой сменой картинок и образов суетящихся повсюду людей.
У неподготовленного средневекового зрителя, оказавшегося здесь впервые, при виде снующих повсюду толп народа с ручными тележками и упряжек лошадей, перевозящих уголь, руду, железные, чугунные чушки и готовые изделия, – все это вызывало чуть ли не головокружение. Нечто подобное, кстати говоря, наблюдается и творится в Гнёздовском производственном кластере, но там масштаб и бурление жизни даже поболее будет! Больше трех десятков печей, обжигающих кирпич, тошнотворные ароматы некоторых химических производств в буквальном смысле выдергивают у заезжего люда землю из-под ног, заставляя опорожнять желудок!
Заводские территории от этого беспрестанного броуновского движения целиком были вытоптаны не зарастающими травой проплешинами, а дороги были засыпаны шлаком. Деревянные ворота, ограждающие производственную территорию, даже не пытались закрывать от снующего туда-сюда, поднимающего пыль столбом народа. Заводская охрана лишь вглядывается в давно примелькавшиеся лица, сразу примечая и останавливая чужаков, если такие пытаются проникнуть внутрь беспокойного заводского муравейника.
Еще более усугубили ситуацию строители, влив свою струю деловой суеты в царящий вокруг бедлам. Они принялись возводить стрелковые башни и обносить кирпичом деревянный частокол. Лодьи из Гнёздово, прибывающие на вновь развернувшуюся стройку, на самом деле не затухающую уже второй год подряд, были так перегружены кирпичом, что едва не тонули. Лодейные команды прямо с бортов перекидывали по живой цепочке привезенную продукцию в конные подводы и отвозили кирпич к заводским стенам, складывая его в кучи.
На заводе я бывал ежедневно, проводя здесь по нескольку часов кряду. Назад возвращался весь липкий от пота, облепленный пылью и прокопченный дымом печных испарений. Изяслав Мстиславич еще с прошлого года обреченно махнул рукой на мои мужицкие замашки. Мирила его с подобным положением дел лишь приносимая заводами немалая прибыль. Одна отрада у него была, частично компенсирующая мое копошение в заводской грязи и якшанье с рабочим людом, это когда я выезжал в Гнёздово, чтобы вплотную заняться своими учебными полками. Но и в Гнёздово далеко не все время уделялось тактическо-физической подготовке войск, и без меня было кому гонять бойцов. А вот химические производства остро нуждались в хозяйском пригляде… Таким макаром я и жил все время в разъездах на два дома, точнее терема.
Изяслав Мстиславич часто покидал свою левобережную резиденцию, ошиваясь на Ильинке, присматривая, так сказать, за непутевым сыном. Вот и сейчас, пребывая после обеденной сиесты на гульбище, князь, наблюдая за моим возвращением с завода, лишь фыркнул, недобро помянув затрапезный внешний вид княжича.
Ну да князь – это полбеды! Вместе с ним частенько приезжали липнувшие к нему, как банные листы, бояре, старшины дружинников и прочая придворная шушера. В моем, обычно спокойном, благонравном тереме сразу начинались действующая на нервы беготня, готовка пищи для застолья, раболепное услужение челяди князю с боярами, заканчивающиеся шумным вечерним пиром. Мое присутствие на этом действе было обязательным, как и застольные разговоры с подвизавшимися у Изяслава Мстиславича боярами. Большинство самых знатных и богатых бояр Смоленска были моими компаньонами в том или ином производстве или в банковском бизнесе, поэтому-то их игнорировать было никак нельзя.
Вот и сейчас ворота моего детинца были раскрыты нараспашку. Двор был забит дружинниками, их лошадьми, слугами. Стоял неимоверный гвалт. Лошади ржали, громко переговаривались люди, кто-то смеялся, кто-то ругался. Прямо на подворье весело гогочущие дружинники жарили на кострах кабанов, привезенных с охоты.
Такие вот визиты князя я просто органически не переваривал. Во время подобных сборищ мое подворье, с его упорядоченной жизнью, моментально превращалось в цирк-шапито. Но отчитывать князя или начинать качать права было бы еще большей дурью с моей стороны. Стиснув зубы, приходилось улыбаться, изображая искреннюю радость визитам родителя.
До вечернего пира оставалось еще пару часов, поэтому я по-быстрому скрылся от осуждающих, недовольных глаз князя, которого застал на гульбище в серьезно подпитой компании, состоящей из бояр и старших дружинников. Ну что тут поделаешь? Сердцу не прикажешь! Не нравились князю мои производственные увлечения, хотя умом он понимал всю их полезность и нужность.
