– Вон там двор служен, – архимандрит указал на два десятка рубленых клетей, соединенных сенями, – желаешь ли их, княжич, осмотреть?
– Нет, покажи мне лучше умельцев, делающих водяные колеса!
– Это нам надо на санный двор идти…
– Пошли, отче, посмотрим.
Архимандрит нехотя повернул налево и с явным недовольством повел навязавшуюся на его голову честную компанию по раскисшей от грязи тропе.
– Нашу монастырскую мельницу водяную измыслил брат Мефодий, он сам родом из ромеев, у них там, в империи, подобных чудовин много, – говорил архимандрит, стряхивая с обуви налипшую на нее грязь.
На санном дворе стояли четыре большие избы: в двух из них делали сани, телеги, колеса и все сопутствующие им детали, а в двух других жили чернеческие (монастырские) холопы, которые по мере сил и способностей помогали в производстве.
Первым делом мы зашли в жилую избу, там два десятка оборванцев, соревнуясь, кто быстрей, наперегонки хлебали из горшка чечевичную похлебку. При нашем появлении все они повскакивали с лавок и повалились на колени.
– Где Алексий? – спросил архимандрит у монастырских работяг, а мне после их ответа пояснил, что Алексий – главный их мастер в колесном производстве.
– Понятно, – ответил я ему, – брат Мефодий у вас теоретик, а Алексей – практик.
– То ты верно подметил, княжич. У Алексия золотые руки, у брата Мефодия – голова.
А мне на эти слова архимандрита вспомнилась народная мудрость: «Дурная голова рукам покоя не дает». Алексий нашелся в производственном секторе, активно колдующим над тележным колесом.
Как оказалось, само водобойное колесо было на зиму снято с речки, а все его механизмы, валы-шатуны разобраны и хранились прямо в этой же мастерской. Я не только тщательно осматривал все конструкции, но и активно переговаривался с отирающимися рядом рабочими, пытаясь понять, кого из них следует сманить у архимандрита к себе. Ненавязчиво я смог узнать у работяг, кто из них участвовал в постройке и может в принципе смастерить подобное колесо с мельницей, про себя выделив и запомнив имена самых перспективных «робят пустошки». Покончив с расспросами, я попросил архимандрита провести меня к месту гончарного производства.
Монастырский гончарный двор делился на три секции. Горшки и иная глиняная посуда производились в помещении, все плинфяное производство размещалось прямо под открытым небом, а продукция обоих производств обжигалась в странного вида гончарной печи. Гончары весело наяривали на ножном гончарном круге: в нижней части оси он имел маховое колесо, приводимое в движение ногами. А в выкопанной посреди двора яме несколько покрытых глиняной коростой мальцов упорно месили ногами глину с песком. Здесь я также в ходе «экспресс-допроса» выяснил, кто из присутствующих соображает в плинфяном производстве, а также имеет представление о том, как складывать печь.
После того как по настоятельной просьбе отца Валерьяна в местной столовой был утолен разыгравшийся от производственной экскурсии аппетит, мы вдвоем с архимандритом направились в его келью для приватного разговора.
– Давайте, честной отче, не будем ходить вокруг да около, а сразу поговорим начистоту. Мне нужны ваши подмастерья из санного и гончарного двора, – начал я с места в карьер.
– Позволь узнать у тебя, княжич, на коль они тебе потребны? – спросил архимандрит.
– Плинфы и печи я буду делать для себя, не на продажу. Водяные колеса мне потребуются для кузни. Сани и телеги я делать не буду и цену вам в этом деле не собью.
«Слова не князя, а купца, не мальчика, но мужа», – подумал архимандрит, глядя на не по годам разумного княжича.
– Зачем тебе, княже, понадобились на кузне водяные колеса, молоть железо, что ли, хочешь? – с затаенной издевкой спросил архимандрит и, перекрестившись, добавил: – Прости меня, грешного.
– Угадал, отче, вместо жерновов приспособим молот и будем шлак из криц выбивать.
Архимандрит с таким удивлением на меня посмотрел, что мне подумалось, уж не нимб ли у меня над головой появился… или рога, даже на всякий случай провел ладонью по волосам, чтобы убедиться, что там ничего не выросло.
– Действительно… – задумчиво почесывал заросший подбородок архимандрит, – интересная у тебя задумка, и ведь может из нее толк выйти!
– Ну, так как, отче, уступишь мне нескольких подмастерьев?
– Кого ты хочешь забрать?
Я перечислил ему приглянувшихся мне работяг.
– Да, княжич… – вздохнул архимандрит, – губа у тебя не дура и глаз-алмаз, самых лучших подмастерьев увести хочешь…
– Я попрошу князя возместить вам понесенные убытки, сумму, отче, назови?
– Сделаю доброе дело, так их забирай, – архимандрит решительно махнул рукой, – мастера у меня останутся, и подмастерьев они себе новых выучат.
– Спасибо, честной отче, я твой должник, потребуется от меня помощь – обращайся, а за людишками я завтра княжьих челядинов с телегами пришлю, они их и заберут.
С последними словами я встал и протянул архимандриту руку, после секундного замешательства Валерьян вскочил и крепким рукопожатием были закреплены словесные договоренности.
Растерянный и весьма задумчивый Валерьян проводил княжича за ворота. Там его уже заждались дружинники с дворянами. Конюший Борислав услужливо держал за поводья серого в яблоках жеребца. Быстро забравшись в седла, кавалькада немедля тронулась в обратный путь, архимандрит лишь задумчиво их перекрестил и, целиком погруженный в свои мысли, удалился в келью.
Приехав из Смядынского монастыря, я долго беседовал с княжеским ключником Жданом. И узнал от него много нового о княжеских финансах. Все доходы княжьей казны, согласно еще действующей «Уставной грамоте Ростислава», проистекали из следующих источников: судебные пошлины (вира, продажа, урок), налоги (прямые и косвенные) и доходы от личной собственности князя.
Главным прямым налогом (данью) было так называемое «погородие» – заранее определенная дань, взимаемая с городов. Погородье взималось деньгами, натурой (мех, воск, мед, хмель, жито, рыба и т. п.), на что богата данная местность, и продуктами обрабатывающей промышленности – ремесленными изделиями. Все вышеперечисленное приносило смоленскому князю около 3000 гривен в год.
Еще около 1000 гривен в год князь собирал косвенными налогами: гостиная дань – взималась не с товара, а лично с купца, приезжавшего в Смоленское княжество; торговая дань – взималась за право торговли; мыто – за провозимые товары; вощец – специальная пошлина с привозного и вывозного воска; перевоз – за перевоз товаров и людей через реки; корчемная пошлина, весовая пошлина – взималась при продаже и покупке весовых товаров.
Отдельной строкой шел церковный налог почестье – он взимался с городов и поступал смоленскому епископу.
Собственных монет на Руси не было, обращались лишь крупные серебряные слитки – гривны серебра (весом около 200 граммов). Гривна серебра делилась (рубилась – отсюда рубли) на 4 гривны кун. Одна гривна кун (50 граммов серебра), в свою очередь, делилась на 20 ногат (1 ногата равна 2,5 грамма серебра), или на 50 резан/кун (1 резан равен 1 грамму серебра), или на 150 вевериц/векш. То есть одна веверица/векша весила 0,33 грамма серебра. Роль мелких денежных единиц выполняли случайные товары – от беличьих шкурок до украшений.
