Я кивнул головой, соглашаясь с подобной аргументацией.
– Хвались успехами, Петр, – я вновь обратился к тиуну.
С его слов вырисовывалась следующая картина. Десяток формовщиков сумели заложить около 20 000 кирпича-сырца.
– И самое главное, княжич, вчерась вынули из печи изготовленные по измысленный тобой брусковой формы плинф… эээ… кирпичи, как ты их прозвал, – говорил тиун, а сам прямо весь от радости светился, – так вот, вынули их, попорченных кирпичей, как обычно и бывает, каждый пятый-шестой, зато остальные кирпичи все на загляденье, спытали их на крепкость, так они куда как лучше плинф оказались. А самое главное, как ты, княжич, и говорил, кирпичей в печи можно в два раза больше поместить и обжечь, чем плинф.
В выстроенной гончарами печи, в одном ее ряду, можно было разместить до 500 штук кирпичей, число рядов было – 20. Здесь уж постарался я, придав тонкой, легко поддающейся деформации плинфе вид современных мне брусковых кирпичей. Такие кирпичи можно было укладывать на ребра высотою, как уже было сказано, до 20 рядов, а плинфу, из-за несовершенства её формы, нельзя было поднимать выше десяти. Таким образом, в печи можно было одновременно обжигать до 10 тысяч штук кирпичей (в отличие от 5 тысяч штук плинфы). Учитывая, что цикл работы печи был примерно 2,5 недели, то за сезон одну печь можно было использовать 8–10 раз, и она могла дать до 100 тысяч кирпичей. При этом примерно каждый 5–6-й кирпич уходил в брак.
– Как ты и приказывал, княжич, – меж тем продолжал хвастаться Петр, – все полученные кирпичи пойдут на закладку девяти новых кирпичеобжигательных печей, позже еще две печи заложим для обжига черепицы. Только вот дорогобужская глина закончилась, надоть ее побольше к нам завесть. Еще тысячу кирпичей сделали из этой огнестойкой глины.
Тиун продолжил что-то восторженно бормотать о новых формах кирпича, повел меня показывать свое печное хозяйство. Меж тем я в уме прикидывал, сколько удастся изготовить кирпичей до конца сезона.
Если строить новые печи капитально, с минимальным использованием сырца, то на одну печь уйдёт около 3 тысяч штук кирпича. Следовательно, из полученной партии 10 тысяч кирпичей можно построить три печи. Из них обязательно одну печь надо построить для пережога соды, да и печь для пережога известняка тоже потребуется. По подсчетам выходило, что на металлургические печи кирпича не хватит, а значит, нужно срочно закупать еще плинфу и складывать из нее новые печи.
– Петр, – обратился я к тиуну, – тебе надо будет плинфы еще закупить и закладывать больше печей.
– Как прикажешь, княжич, – склонил голову тиун.
Ночевал я в выстроенном для меня срубе-пятистенке, более-менее приличный терем строить было просто некому. Точнее говоря, мастера были как свои, так и наемные, но отвлекать их ради личного комфорта было бы последним делом.
В комнате стояла духота, знойная летняя ночь не давала заснуть. Прямо раздетый, я вышел на улицу, чуть поодаль от выхода сидели на завалинке и тихо переговаривались два дежурных гридня. Меня они не замечали.
Немного постоял, рассматривая ярко горящие в небе звезды. Из всех созвездий я знал только ковшики Медведиц, которые вскоре благополучно отыскал на небосводе. Но начавшие противно пищать комары загнали меня обратно в дом.
Утром следующего дня прошелся по гнёздовскому химическому производству. Тут вроде бы все окончательно устаканилось, производственные сбои возникали все реже, мастера освоили новые рецептуры, поэтому пора было его несколько обновить и расширить. Гнёздовской детворе и прочим желающим подзаработать кроме терпентина (живицы) предложил собирать и сдавать моим служащим ягоды (фруктовый уксус) и «чернильные орешки» (их можно было найти в окрестных дубравах). Орешки представляют собой наросты на листьях дуба, в них содержится танин – дубильное вещество. Эти чернильные орешки просто вывариваются, полученный раствор выпаривается в порошковый танин, содержащий таниновую кислоту – незаменимую вещь для кожевенного и мехового производства. Также «чернильные орешки» можно использовать для производства чернил.
Опорожнил склады готовой продукции. Уже выработанные материалы и вещества сплавил за серебряные слитки проплывающим мимо немцам. Назначил ответственного за выработку дубильной кислоты и отплыл в Смоленск.
После совместной утренней трапезы мы с Изяславом Мстиславичем тихо-мирно, как отец с сыном, беседовали, обсуждали мои коммерческие и производственные дела. Я отчитывался, что сделал, за какую сумму продал, сколько денег надо вложить в развитие. И тут в горницу шумно ввалился десятник Бронислав с известием о том, что в наш стольный град на ладье приплыли Ростислав Мстиславич, удельный князь Дорогобужский, вместе со старшим сыном Глебом. Хоть у него и был свой собственный двор на берегу Чуриловки, но тем не менее направлялся он в гости к смоленскому князю и по совместительству своему двоюродному брату.
– Идем, сын, к крыльцу! – промолвил Изяслав Мстиславич, вставая из-за стола. – Встретим наших родичей как подобает. – И, уже обращаясь к прислуге, громко скомандовал: – Живо на стол накрывайте! Гости в тереме!
Во двор Ростислав Мстиславич с сыном въехали на конях, но, заметив у крыльца Изяслава Мстиславича, тут же спешились. Охрана дорогобужских князей осталась за воротами. Братья обнялись как-то по-медвежьи – сильно, но неуклюже, а потом троекратно расцеловались. Следом и мне пришлось облобызаться с родственничками.
Внешностью и статью дорогобужец весьма сильно походил на своего двоюродного брата – Изяслава Мстиславича, а вот его сын Глеб – мой ровесник и троюродный брат, наверное, был похож на мать, так как с отцом ничего общего не имел. На улице моросил теплый дождик. Намокшие и слипшиеся иссиня-черные локоны Глеба поблескивали в лучах проглядывающего из-за туч солнца, а его карие глаза, казалось, так и выискивали во мне хоть какую-нибудь слабину, за которую можно будет зацепиться.
– Ты меня, верно, брат, с Ахиллом спутал?
– Что?! О чем ты говоришь? – не сразу въехал Глеб. – Ты Владимир!
– Есть такая книжная идиома – «Ахиллесова пята», слышал, небось?
– Книжек не читаю! – с вызовом бросил Глеб.
– Да, племяш, – вмешавшись, решил разрядить накаляющуюся обстановку Ростислав Мстиславич, – твой брат совсем не книгочей – токмо саблей машет да на коне скачет!
Князья весело заржали.
– О каком Ахилле ты толковал? – заинтересовался Ростислав Мстиславич, отсмеявшись. – Я тоже, признаться, не шибко грамотен.
Ну, я им вкратце пересказал древнегреческую легенду.
– А к чему ты про Ахиллеса-то этого вдруг вспомнил? – на лбу Ростислав Мстиславич образовались грядки морщин.
– Да просто Глеб меня так жжет взглядом, как будто продырявить хочет.
Ростислав Мстиславич с Изяславом Мстиславичем опять натужно засмеялись, переводя все в шутку, а Глеб еще больше запыхтел.
– Вы с ним два года назад подрались, с тех пор… – и тут Ростислав Мстиславич притворно стукнул себя по лбу, – ах да, мне же сказывали, что ты опамятовал! Не помнишь ничего? – лицо князя, казалось, так и лучилось радостью.
