Новые, неизвестные здесь тактические схемы и приемы пешего боя, высокий уровень взаимодействия между подразделениями прямо на глазах удивленных дружинников, постепенно, день ото дня, рождал новый, несокрушимый и одновременно податливый командам пеший строй. Я его строил, во многом опираясь на канувшие в Лету традиции римских легионов, переосмыслял опыт македонян, швейцарцев, испанских терций, англичан эпохи Столетней войны, обширную практику XIX века. Поэтому в состав батальонов и рот я ввел панцирных пикинеров, наподобие швейцарцев и испанских терций, добавил арбалетчиков. Но самой массовой основой любого моего подразделения становились лучники, вроде английских, но дополнительно вооруженных бердышами и защищенные ранцами-колчанами от вражеского обстрела. Тяжеловесно, конечно, получится, да деваться некуда. Но, повторюсь, всего этого вооружения и доспехов еще не было, все отрабатывалось и натренировывалось в лучшем случае на упрощенных учебных моделях.
В моих глазах непосредственный боевой контакт, практиковавшейся римлянами, проигрывал бесконтактному методу ведения боя, когда вражеская сила в массе своей уничтожается или выводится из боя еще на подступах к подразделению, многократно ослабляя свой натиск. Вот как раз для этой цели мне и нужно много лучников, вооруженных горами стрел. Перед ними будет поставлена задача вести частую, неприцельную стрельбу по площадям – по месту скопления вражеских войск, изматывая их еще на подходе. Прицельную стрельбу по хорошо защищенным целям брали на себя арбалетчики. А первоочередной задачей наружных шеренг пикинеров будет своими длинными копьями останавливать конные атаки. В ближнем бою, если до него дойдет дело, пикинеры должны были бросать свои пики и браться за мечи, действуя в этой ситуации не в одиночку, а при посильной поддержке вооруженных бердышами лучников, помогающих из задних шеренг своим впередистоящим копейщикам.
Главным в учебе было научиться не просто стрелять и колоть, а умело взаимодействовать при маневрировании на поле боя. Для этого требуется слушать, понимать и единообразно исполнять команды и приказы своих командиров, продублированных, в зависимости от уровня командования, звуками труб, барабанов или еще неизвестной здесь флажной сигнализацией. Если медведя можно научить ездить на велосипеде, то, дай бог, и с русскими мужиками как-нибудь сумеем управиться. Чтобы они не как раньше, очертя голову, бросались в бой, а подходили к этому делу вдумчиво, с холодной головой, применяя полученные навыки и, опять же, слушаясь своих командиров.
Забегая вперед, скажу, что уже наступившим летом прогресс был заметен и невооруженным глазом, даже неспециалисту. Пехотинцы отрабатывали все манёвры и перестроения, доведя их до автоматизма. Здесь проблема выявилась в другом, она кроилась в головах некоторой части командного состава. Хоть порученное им дело они и добросовестно исполняли, но не совсем понимали, зачем нужны все эти излишества. Многие из них искренне считали, что задачей пехоты является, до конца выполняя свой долг, честно умереть под копытами вражеской конной дружины, выбив при этом из строя как можно больше всадников. Ну хоть ты убей, не верили они в воинские доблести вчерашних пахарей. Они всерьез считали, что забавляться по воле княжича в потешных боях – это одно, а настоящая война – нечто совсем иное. Отчасти я с ними был согласен, но лишь отчасти.
Здесь, как я успел заметить, у людей было плохо развито абстрактное мышление и воображение. Причина, наверное, в отсутствии практики – ни художественных книг, ни фильмов и в помине не было. Дружинники видели собственными глазами, как бьются на поле брани городские полки, состоящие из ополченцев, и считать, что посоха княжича явит что-то сильно отличное от когда-то виденной ими картины, у них не было особых оснований. Они по себе знали, что вся учеба в первые минуты боя напрочь вылетит из головы, а этого времени будет достаточно, чтобы той же коннице успеть вломиться в лелеемые княжичем построения и всех там сокрушить, изрубить и вогнать по уши в землю. Добавляло красок в эту безрадостную картину мира и отсутствие у моих пехотинцев брони. Хотя я и предупреждал всех командиров, что как минимум пикинеры будут в следующем году все одоспешены. Тоже до поры до времени в мои слова особенно не верили. Но стоило лишь начаться поставкам вооружений и доспехов, как многие неверующие Фомы запели на тональность ниже.
Масло в этот костер пренебрежения хорошо добавляли наезжающие в Гнёздово дружинники, во главе с самим князем. Больше полугода они тоже лишь кривили губы, с плохо скрываемым презрением разглядывали моих пехотинцев. Сквозь призму своего высокомерия в моих бойцах они видели лишь смердов, сжимающих в руках тупые палки, натягивающих слабые детские луки и одетых в залепленную грязью одежду. Согласен, со стороны такая «панцирная» пехота мало на кого могла произвести хорошее впечатление. Но внимательным людям, дружащим со своей головой, стоило лишь приглядеться, как им открывалась скрытая от глаз простого обывателя картина. Лишь профессионалы с большой буквы могли заметить под неряшливыми хламидами великолепную управляемость и слаженность новых войск, во всём послушную воле своих командиров. И, к моей радости, некоторые дружинники князя все это подмечали, а я, в свою очередь, подмечал этих незашоренных стереотипами личностей, на перспективу, так сказать…
В общем, до первых настоящих боестолкновений скептиков в стане пехотных командиров хватало с избытком все эти месяцы. Правда, их пропорция постоянно снижалась. Особенно заметно это произошло, когда стали практиковаться учебные конные атаки на выстроенные батальоны. После одного такого знаменательного дня дружинники изумленно смотрели друг на друга, не веря в произошедшее, когда все их попытки прорваться и разметать строй безнадежно разбивались о выстроенную перед ними стену щитов. В тот день был нанесен сокрушительный удар по мировоззрению очень многих заядлых скептиков. Но окончательно их сомнения смогла развеять только война.
Но до того показательного учебного боя с конницей князя оставалось еще больше года. Сейчас же мне лишь остается, стиснув зубы, так как что-то доказывать взрослым, многоопытным ратным мужам – гиблое и бесперспективное дело, тихой сапой заниматься селекционной работой среди самого командного состава. Тех немногих дружинников, кто сумел по достоинству оценить мои инновации в военном деле, я примечал, повышал их в званиях посредством Изяслава Мстиславича. Он-то представлял, к чему я стремлюсь и чего следует ожидать. Я ему в частых разговорах на эту тему в красках расписал, что именно хочу выстроить из пехотинцев. Обрисовал все открывающиеся после этого перспективы и широкие возможности. Поэтому князь сам палки в колеса мне не вставлял и другим не позволял, за что я ему был искренне благодарен.
Но что делать с остальными командирами-скептиками, я не знал. Пришел лишь к единственному безотказному мнению, что война план покажет. Хоть командиры и не верят в своих подчиненных, но особо этим своим мнением не бравируют, лямку свою тянут, приказы и мои закидоны слишком яро не оспаривают – и то ладно, и то хлеб! Раскидываться даже такими сомнительными во всех смыслах слова кадрами не стоит. Хорошие «офицеры» тоже на дороге не валяются и под деревьями не растут. И среди рекрутов стали проявляться самородки, повышаемые в званиях до звеньевых, десятников и взводных. Во все времена и во всех армиях мира в опытном младшем командном составе всегда существовала и существует острая потребность. Это тот самый костяк, на котором держится любая армия. Ну а то, что им слегка не хватает опыта, – не беда, дело наживное!
