Они просто работали над очередной интересной историей. Они не были лично причастны к ней. В их положении я бывала тысячи раз. Завтра, 24 января, Тед должен был умереть.
Наконец в своей книге я дошла до того места, где я честно должна признаться в своих реакциях. Мне было трудно прожить те двадцать четыре часа. Чувство у меня было точно такое же, как тогда, когда я в последний раз видела своего брата Дона. Мы с моим новым мужем довезли его до аэропорта в Сиэтле, всерьез беспокоясь из-за его крайне подавленного состояния. Парадоксальным образом он вместе с моим отцом должен был лететь в Сан-Франциско – туда, где я находилась теперь, – откуда он должен был вернуться в Стэнфорд. Как только они исчезли из поля моего зрения, я разрыдалась.
Я поняла, что больше никогда не увижу брата. И я ничего не могла поделать. Я не могла остановить Дона на его пути к смерти. Это должно было случиться, и ничто не могло изменить роковой ход вещей. В двадцать лет я впервые ощутила это чувство фатальной неизбежности.
Когда на следующий день Дон покончил с собой, ему был двадцать один год. Тед был на год старше, когда я в первый раз встретила его. Мой брат был воплощением всего самого доброго и прекрасного, Тед Банди был его полной противоположностью. И тем не менее из-за утраты Дона я всегда ощущала некую внутреннюю связь с Тедом.
И вот теперь, тридцать лет спустя, Тед должен был умереть, и ничто не могло спасти его. И ничто не должно было его спасти.
Я попыталась сосредоточиться на застольной беседе. Я ведь ничем не была обязана этому чудовищу Теду. Чудовищу-насильнику-убийце. Он постоянно лгал мне, и он сломал больше человеческих жизней, чем те люди, о которых я когда-либо писала. Сейчас я вспоминала и размышляла не о человеке, а о мифе.
Далеко от Сан-Франциско, во Флориде, нить жизни Теда раскручивалась довольно спокойно и размеренно. Он отменил пресс-конференцию. Теда посетил его пасынок Джейми Бун, уже ставший взрослым и сделавшийся священником-методистом. Джейми всегда верил Теду. Считается, что Тед чувствовал угрызения совести из-за того, что обманул Джейми.
Кэрол Энн Бун не приехала.
Луиз Банди тоже всегда так носилась со своим «драгоценным милым мальчиком» и верила каждому его слову. Ужас, охвативший ее от признаний Теда следователям, неописуем. СМИ отыскали ее и преследовали до тех пор, пока она не хлопнула дверью перед ними. Однако она согласилась побеседовать с сотрудником «Такома Ньюз Трибьюн», газеты ее родного города.
– Эта самая чудовищная новость в нашей жизни, – сказала она,узнав о том, что Тед признался в восьми – а возможно, и в одиннадцати – убийствах Бобу Кеппелу. – Если это действительно было признание, оно для нас совершенно неожиданно, поскольку мы твердо верили – и я полагаю, до сих пор верим и будем верить, пока не услышим того, что он действительно сказал, – что он невиновен в перечисленных преступлениях… мне страшно подумать о тех муках, которые пережили родители девушек. У нас есть собственные дочери, которые нам бесконечно дороги. Это так ужасно. Я просто не могу понять…
Тед позвонил матери вечером 23 января. Он несколько раз повторил ей, что ничего дурного не совершал.
– Он постоянно твердил, как он сожалеет по поводу всего происшедшего и что «в нем есть нечто, о чем люди не знают».
Но он поспешил заверить мать, что «тот Тед Банди, которого она знала, также существует».
В доме, заполненном друзьями, Луиз пришлось прижимать телефонную трубку к уху, чтобы в последний раз услышать голос сына.
– Ты всегда останешься моим драгоценным сыном, – говорила она тихо. – Мы хотим, чтобы ты знал, как мы любим тебя и будем любить всегда.
В тюрьме Рейфорд долгая ночь прошла слишком быстро. Последние четыре часа своей жизни Тед провел в молитве с Фредом Лоуренсом, священником из Гейнесвилля и с Таннерами. По некоторым сообщениям, Теду вкололи сильнейшую дозу транквилизаторов, что позволило ему более или менее достойно пройти стадию финальных приготовлений. Последней трапезы у него не было – аппетит у Теда пропал. Ему обрили запястья, правую ногу и голову, чтобы облегчить работу электродам, через которые будет проходить ток в две тысячи вольт тремя ударами до наступления смерти. Ему выдали чистые синие штаны и тонкую голубую рубашку.
В ту ночь в Сан-Франциско мы не ложились спать. Пока операторы настраивали свет и камеры, я в течение нескольких часов говорила о Теде, о том, каким он был, каким казался и каким на самом деле не был.
Телефон звонил еще семьдесят пять раз. О Теде пытались спросить даже оператор местного отеля и жена полицейского из района Залива.
Когда в Старке, штат Флорида, будет семь часов утра, в Сан-Франциско будет всего четыре часа утра.
Еще даже не восход солнца.
Около полтретьего утра я растянулась на кровати прямо поверх покрывала и смогла на полчаса уснуть. В три часа один из операторов разбудил меня. Они были готовы начинать съемку.
Мы с Томом Джарриелом сидели на обитых шелком стульях перед телекамерами. На экране появилось изображение тюрьмы штата Флорида, после чего мы увидели толпы людей, которые распевали песни, пили пиво и праздновали приближающуюся казнь. Триста человек в масках и костюмах держали в руках плакаты, на которых было написано «Сожгите Банди!» и «Сегодня мы его поджарим!». Человек в маске Рейгана постоянно появлялся перед камерами. В одной руке он держал чучело кролика, своего «Кролика Банди», как он объяснил.
Они все напоминали безумных. В них было ненамного больше человечности, чем в Теде.
Родители привели своих детей, чтобы те стали свидетелями счастливого события. Атмосфера праздника, которая там царила, пугала меня.
Камеры программы «20/20» были направлены на нас. Том Джарриел задавал мне вопросы, а я смотрела на экран. Мне хотелось оказаться дома среди близких мне людей. Здание зеленого цвета, в котором располагалась комната с электрическим стулом, было едва различимо в первых лучах восходящего флоридского солнца.
В семь часов мы все устремили взгляды на экран. Теперь не могло уже быть никакой отсрочки. Давно ожидаемое должно было свершиться. У меня начался приступ сильнейшей тошноты. Примерно то же самое я ощутила во время своего пребывания в Майами, когда окончательно поняла, что Тед Банди виновен.
Камеры, казалось, были устремлены куда-то чуть повыше моего носа, и я услышала тихий голос Тома с южным акцентом, задающий мне вопрос. Я отрицательно покачала головой. Я не могла говорить.
Мы увидели, как огни вокруг тюрьмы вдруг почти погасли, и казалось, это длилось очень долго, затем они вспыхнули вновь с прежней яркостью. В толпе, ожидавшей вокруг тюрьмы, послышалось глухое бормотание, за которым последовали ликующие восклицания.
Ровно в семь часов утра дверь в «комнате смерти» распахнулась. В нее вошел суперинтендант тюрьмы Том Бартон. В сопровождении двух охранников за ним последовал Тед. На запястьях у него были наручники. Его быстро усадили на электрический стул и пристегнули ремнями.
