Через полчаса он перезвонил. Он получил согласие, но я должна была сама добиться от властей Флориды разрешения на разговор с Тедом. Полиция Сиэтла не имела никаких механизмов влияния на следователей Флориды.
Через короткое время позвонил и Фил Киллиен. Я объяснила ему, что Тед, по-видимому, очень хочет побеседовать со мной, но я никак не могу дозвониться до него с вечера четверга.
– Фил, – спросила я, – в чьей юрисдикции находится Тед? ШтатаВашингтон? Ведь первые преступления были совершены в Сиэтле.
Или в юрисдикции Флориды?
– Тех, кому принадлежит тело, – ответил он.
Я на мгновение опешила. Какое тело? В штате Вашингтон было полдюжины тел, свои тела были и в Юте, и в Колорадо, во Флориде было два, если не считать все еще не найденную Ким Лич. И я спросила Фил Киллиена:
– Какое тело?
– Его тело. Тело Теда Банди. Оно у них, поэтому главная подсудность принадлежит им. Они могут делать все что пожелают.
Это означало, что если власти Флориды не захотят, чтобы я говорила с Тедом, я не смогу с ним поговорить. И было совершенно ясно, что тамошние следователи не желают меня видеть, а желание Теда не имело для них ни малейшего значения.
Глава 38
И хотя Тед был главным подозреваемым в делах об убийствах в «Хи Омега», нападении на Данвуди-стрит и похищения Кимберли Лич, на данный момент ему было предъявлено только обвинение в угонах и ограблении автомобилей, похищении кредитных карт, подлоге и использовании фальшивых документов. Признание его виновным даже только по этим обвинениям – равно как и по обвинениям после первого побега в Колорадо – могло стоить ему более чем пожизненного тюремного срока – семьдесят пять лет. Однако власти Флориды стремились к большему и решили сделать все от них зависящее, чтобы этот «тюремный Гудини» в очередной раз не сбежал.
Всякий раз при выходе из камеры на Теда надевали наручники, кандалы и громоздкий ортопедический фиксатор на левую ногу от ступни до бедра, отчего он двигался, хромая. Когда репортер спросил его во время одного из слушаний, зачем ему фиксатор, Тед широко улыбнулся и ответил:
– У меня проблема с ногами – я слишком быстро бегаю.
Как минимум перед прессой он сохранил былую браваду.
Одновременно с расследованием по поводу двух похищенных автомобилей шел и поиск Кимберли. Никто уже не верил в то, что им удастся найти что-нибудь, кроме разложившегося тела. Детективы также вели расследование по поводу похищенных кредитных карт, находившихся в собственности Теда на момент ареста.
18 февраля, когда я по своей наивности пыталась подготовить для него сделку о признании вины, Теда увезли из его камеры в Пенсаколе в Талахасси, город, который он явно не намеревался посещать снова. На протяжении всего того времени, когда он имел дело с судебной системой, всегда находились юристы и прокуроры, до крайности раздражавшие Теда: Ник Макки, Боб Кеппель, Пит Хейворд, Джерри Томпсон и Фрэнк Такер. Вскоре ему предстояло встретиться еще с одной мрачной фигурой – шерифом Кеном Катсарисом из офиса шерифа округа Леон.
Катсарис был привлекательным брюнетом тридцати пяти лет, который мог в шутку сказать на политическом собрании, что Тед Банди – «его любимый заключенный». Со временем Катсарис стал вызывать в Теде откровенное презрение, и Тед начал все больше зависеть от Милларда Фармера, адвоката из Атланты, основателя организации «Команда защиты», осуществлявшую юридическую помощь заключенным, которым грозила высшая мера наказания и которые не имели возможности оплатить услуги хороших адвокатов. Тед беседовал с Фармером по телефону, даже когда находился в тюрьме в Колорадо, и теперь он хотел, чтобы Фармер был рядом с ним. Это не устраивало юридические власти Флориды, которые считали Фармера разрушительной силой в суде, склонной к показушным трюкам.
После ареста Теда Фармер дал интервью, в котором он охарактеризовал Теда как человека психически и эмоционально крайне неустойчивого. «Ему интересно внимание, которое к нему проявляют. Ему нравится играть в игру. Он получает особое удовольствие, наблюдая за тем, как сотрудники органов правопорядка запутываются в собственном невежестве».
При этом Фармер заявил, что его команда будет защищать Банди, если тому предъявят обвинения в убийствах во Флориде.
В течение первой недели марта 1978 года Тед дважды появился в зале судебных заседаний судьи Джона Радда: выслушать обвинения и с целью протеста против требования прокуратуры представить образцы волос, крови и слюны. Казалось, он вновь вернулся к своему обычному нормальному состоянию, отличавшемуся ироничной уверенностью в себе, несмотря на тяжелый фиксатор на ноге и то, что на нем все еще были грязный лыжный свитер и мятые брюки.
На фоне всего того, в чем его подозревали, тридцать девять обвинений в подлоге, использовании фальшивых документов и покупок по краденым кредитным картам стоимостью в 29 082 доллара – было просто мелочевкой. Его гораздо больше уязвляло удовольствие оказавшегося в центре внимания Кена Катсариса, чем намеки, направленные в его адрес.
Я написала Теду сразу же, как только узнала, что мне не разрешат поговорить с ним по телефону и приехать во Флориду, однако ответ я получила только 9 марта. На письме, отправленном в Лос-Анджелес, стоит дата 9 февраля 1978 года. И снова он утрачивал чувство времени, что было совершенно неудивительно. Это письмо было одним из самых мрачных посланий, которые я когда-либо получала от него, и, как мне кажется, в нем есть ключевые слова, которые объясняют, что же все-таки случилось.
Тед начинает свое письмо со слов о февральском телефонном звонке – ему кажется, что с того момента прошло уже очень много времени, хотя он так отчетливо его помнит. Он признается, что в тот момент был в «плохой форме», но замечает, что смог дня за два прийти в себя. Он благодарил меня за заботу о нем и желание приехать во Флориду, но признавал, что неудачно складывающиеся обстоятельства сделали подобное путешествие «одновременно невозможным и ненужным».
Он писал, что каждый новый период его существования становится невыносимее предыдущего и что ему все труднее выражать свои эмоции и мысли письменно. Очень много событий произошло со времени его декабрьского побега из тюрьмы округа Гарфилд, но его постигло настолько сильное разочарование из-за того, что шанс, предоставленный ему судьбой, закончился неудачей, что он не может да и не хочет обсуждать события предшествующих двух месяцев. «Всего два месяца. А кажется, что прошло гораздо больше времени…»
Почерк его был очень неуверенный, и читать было крайне трудно.
Во все времена он очень зависел от его эмоционального состояния. «Я стараюсь не думать о будущем. Я стараюсь мысленно возвращаться к тем немногим счастливым дням, когда я еще был свободным человеком. Я стараюсь жить сегодняшним днем, как я делал всегда в прошлом, когда оказывался в заключении. Такой подход хорошо действовал в прошлом, но он не совсем действует сейчас. Я устал и разочарован в себе. Два года я мечтал о свободе. Я получил ее и утратил из-за сочетания навязчивых стремлений и глупости. Это такая неудача, которую трудно себе простить и еще труднее забыть. С любовью
