Через девять месяцев, 27 апреля 1910 года, в 18-й день третьего месяца года Собаки по лунному календарю, Фумэй родила мальчика, которому бабушка Ван с помощью даоса-гадателя выбрала два имени: детское — «Цзяньфэн» («Тот, кто выстроит столицу Фэн»
[9]) и Цзинго («Тот, кто будет успешно управлять государством»). Последнее имя считалось основным и было выбрано во многом из-за того, что в соответствии с генеалогической хроникой клана на поколение сына Чан Кайши, 29-е по счету, приходился иероглиф «го» («государство»). По просьбе матери Чан Кайши дал согласие зарегистрировать ребенка как сына своего младшего покойного брата Жуйцина, которого так сильно любила мать.
Предсказание геоманта, кстати, полностью оправдалось. Через много лет, после смерти Чана, Цзян Цзинго станет президентом Китайской Республики на Тайване и осуществит глубокие экономические и политические реформы на благо жителей острова, заставив весь мир говорить о «тайваньском чуде».
Между тем Чан, окончив вместе с другом Чжан Цюнем в ноябре 1910 года подготовительную школу «Симбу гакко», получил назначение в 19-ю роту полевой артиллерии 13-й японской дивизии, расквартированной на западе острова Хонсю, в городке Такаде, где должен был проходить практику в качестве унтер-офицера-стажера — необходимое условие для последующего приема в японскую военную академию. Чан, правда, не очень успешно сдал выпускные экзамены: он оказался только пятьдесят пятым по успеваемости из 62 выпускников, получив 68 баллов из 100 возможных, в то время как Чжан Цюнь — третьим (95 баллов)
[10]. Но до практики его допустили, а это было самое главное.
Практические занятия были изматывающими, еда — отвратительной (холодный рис, чуть приправленный овощами), но главное — южанин Чан зимой очень страдал от мороза: марш-броски на открытом воздухе по глубокому снегу при минусовой температуре он выдерживал с трудом. Будучи довольно субтильного телосложения (при росте в 169,4 сантиметра он весил 59,2 килограмма), Чан к вечеру оставался совершенно без сил. Но не смел проявлять слабость, подчиняя себя железной дисциплине. «На поле боя будет гораздо труднее, чем сейчас, — говорил он товарищам, — надо привыкнуть, все можно вынести». Весной и ранней осенью ему было легче, а летом стажеров отправляли по домам. Особого рвения на занятиях он не выказывал («в нем не было ничего, что могло привлечь внимание», — вспоминал один из его командиров), но все, что требовалось, выполнял.
В один из октябрьских дней 1911 года, когда Такаду уже завалило снегом, Чан получил вдруг телеграмму из Шанхая от своего «кровного брата». Тот сообщал потрясающие новости: 10 октября в городе Учане (провинция Хубэй, Центральный Китай) произошло новое антицинское восстание, увенчавшееся наконец успехом. Большинство восставших являлись членами революционной организации «Союз всеобщего прогресса» («Гунцзиньхуэй»), имевшей тесные связи с «Объединенным союзом». На следующий день власть маньчжуров была свергнута в соседних с Учаном городах Ханькоу и Ханьяне. Таким образом, трехградье Ханькоу, Ханьян, Учан, известное под общим названием Ухань, оказалось в эпицентре революционных событий. Стихийное выступление вызвало взрыв ан-тиманьчжурских настроений во многих городах страны, и Чэнь просил Чана срочно вернуться на родину для участия в разворачивавшейся революции.
Чан был поражен. Ведь только что, в сентябре, он вернулся в Японию после летнего отпуска, который провел в Шанхае у Чэня, и тут вдруг такое! Вместе с Чжан Цюнем и еще одним китайским стажером он немедленно подал прошение об отставке на имя их непосредственного командира. Тот не возражал, но дал им всего 48 часов для того, чтобы покинуть Японию. Прощаясь с ними, он сказал: «Воин в Японии перед походом пьет воду. Это означает, что он преисполнен решимости не вернуться назад живым». Все трое китайских стажеров наполнили бокалы водой и в торжественной тишине осушили их.
Через два дня Чан, Чжан Цюнь и еще 118 китайских студентов и курсантов из разных учебных заведений Японии, решивших посвятить себя делу национального освобождения родины, были уже на пароходе, отправлявшемся из Нагасаки в Шанхай. Перед отплытием Чан, Чжан и их товарищ из 19-й роты, сложив свою военную форму и мечи в посылку, отправили ее по почте своему командиру. Это означало, что они не дезертировали из армии, а честно ушли в отставку.
Поднебесная для всех
Они приплыли в Шанхай 30 октября 1911 года, и Чан сразу же встретился с Чэнь Цимэем. Чэнь, координировавший всю работу в Шанхае и окрестностях, поручил ему сформировать из рыбаков — уроженцев родного уезда Чана, Фэнхуа, находившихся в то время в порту Шанхая, — отряд «презирающих смерть» для участия в штурме столицы Чжэцзяна, города Ханчжоу. Каждому рыбаку за участие в акции предложили 16 китайских долларов (в то время большие деньги — рикша в месяц мог заработать не более пятнадцати), из которых рыбаки тут же отправили своим семьям по десять. Чан набрал 120 человек и 3 ноября отправился с ними делать революцию в Ханчжоу. Перед отъездом он послал прощальное письмо матери и старшему единокровному брату, сообщив, что «решил отдать жизнь за революцию» и, если погибнет, «просит простить его».
В ночь на 4 ноября отряд Чана вместе с другими патриотами атаковал ямэнь (офис) маньчжурского губернатора Чжэцзяна. Защищавший его гарнизон сдался почти без боя: все «сражение» длилось 40 минут. Наступавшие произвели лишь несколько выстрелов и вскоре праздновали победу. На следующий день весь город Ханчжоу был в их руках, вслед за чем власть Цинов рухнула во всей провинции Чжэцзян, которая провозгласила независимость от Пекина.
4 ноября Чэнь Цимэй захватил Шанхай, после чего провозгласил себя дуду (губернатором), тоже объявив о независимости города от императорского правительства. Он опирался на купеческое ополчение, а также на три тысячи головорезов, предоставленных в его распоряжение городской мафией. С шанхайскими бандитами (Красным и особенно Зеленым тайными кланами, контролировавшими городскую опиумную торговлю) и он, и Сунь, и другие члены «Объединенного союза» давно поддерживали деловые отношения, так как городские мафиози всегда ненавидели чужеземцев-маньчжуров.
Через несколько дней Чан вернулся в Шанхай, где так же, как и в Ханчжоу, народ праздновал крушение чужеземной династии. Улицы китайских кварталов были запружены радостными людьми. Полицейские рыскали по городу с большими ножницами и, встретив прохожего с косой, тут же насильно остригали этот символ китайской покорности маньчжурам. На рукавах у них красовались повязки с надписью «Восстановление суверенитета».
Правда, власти Французской концессии и Международного сеттльмента, существовавших в Шанхае соответственно с 1849 и 1863 годов и охватывавших более чем треть города, хранили молчание. Они выжидали, что, собственно, не мешало китайцам — жителям сеттльментов, которых насчитывалось в десятки раз больше, чем иностранцев, выражать бурную радость по поводу революции.
